Ничего бы не осталось. И меня бы не было. А мисс Морган? Ее тоже не было бы… не было бы ее ненужной Сергею Бурову любви…

Ошеломленные репортеры не расходились, хотя Сергей Буров ответил на все вопросы и объявил пресе-конференцию законченной.

Сергей Буров подошел к мисс Морган и ко мне. Он по-приятельски улыбнулся нам.

Лиз протянула руку Сергею Бурову и застенчиво улыбнулась:

— Я никогда не думала, что коммунисты такие.

— А я подозревал, что мистер Сергей Буров коммунист,- признался я.- Я не знаю,нужно ли вас благодарить от имени всего человечества,но от имени одного человечишки, оставшегося в живых, я благодарю вас, кем бы вы ни были.

Сергей Буров рассмеялся и похлопал меня по плечу.

— Что же теперь будет с моим поколением?- с горькой иронией опросила Лиз Морган.- Оно не обречено?… Как бы оно не возмутилось, что вы связываете ему руки, ограничиваете свободу чувств и желаний, вдруг устранив близкий, привычный и все извиняющий конец мира!

— И все-таки конец ядерным войнам лучше ядерного конца мира,-сказал Буров.

— Вы не будете меня уважать? — тихо спросила Лиз.

— Буду,- сказал Буров и крепко пожал руку сначала Лиз, потом мне.

Как бы мне хотелось закончить на этом свое повествование! Наука дала в руки человека ядерную бомбу, наука же дала ему и щит от нее. Извечная борьба меча и щита, снаряда и брони…

Но нет!.Остановитьоя на этом- это солгать против законов истории. Никогда не могут быть решены ее повороты только техническими изобретениями. Этими изобретениями владеют люди.И они будут поступать с ними так, как будет выгодно тем группам людей, которые захватят изобретение.Но разве можно использовать во вред обществу «ядерный щит»? Сколько горечи познало человечество прежде, чем поняло это!…

Пожалуй,первой познала горечь нового отжрытия одна из наших героинь, которой я и передаю сейчас слово, поскольку располагаю намисанным ею когда-то письмом. Бот оно:

«Москва, апрель…

Дедушка, милый,родной! Ты ужаснешься моим мыслям. Выдержу ли я, окажусь ли достойной твоего замысла?

Я достигла многого,вошла в их науку, оказалась на решающем участке. Мне не дано совершить подвиг на миру. Я иду на смерть в темноте. Из этой темноты я сообщила о самом их сокровенном, что могло сделать их сильнее нас. Я была горда, даже счастлива… И все оказалось прахом. Нелепым, широким жестом они вдруг обнародовали то,что,кроме них,известно было только мне одной. И подвиг мой оказался ненужным, пустым…

С тяжелым чувством въезжала я в твой родной и любимый пород. Я хотела бы увидеть его именно таким, каким ты помнил его, о каком рассказывал мне еще в детстве.Ню где эти занесенные снегом переулки, трогательно кривые, с уютными особняками, в которых жили твои Зубовы, Шереметьевы, Шаховские?… Где бесчисленные маковки церквей, темные богатства икон и пестрая нищета на паперти? Где санки с медвежьим пологом, где лихачи в лакированных шляпах, подпоясанные кушаками, угодливые половые в ресторанах, бородатые купцы в поддевках, зазывающие в лавки с пахнущей материей, где звонкий цокот копыт по булыжной мостовой?

Я вьезжала в город с аэродрома. Я не воспользовалась подвесной железной дорогой, которая вела прямо в центр, мне хотелось въехать по старинке, хотя бы на автомобиле.

Улица,расточительно широкая,как площадь,была едва ли не прямее нашей Пятой авеню и тянулась на десяток миль.Она казалась мне единым монолитом тысячеглазых домов,в которых живут люди иного времени,иной страны. Страны, где повернуты вспять реки,орошены пустыни, разлились по дерзкой воле новые моря, где решено было отказаться от сжигания топлива для получения энергии и где изобилие началось с энергии. Старые тепловые станции дорабатывают свой век, как когда-то забытые теперь паровозы. Здесь отказываются и от сжигания нефти. Уголь и нефть оставляют потомкам, чтобы делать из них ткани и меха, пластмассы, дамские чулки и медикаменты. Здесь почти жертвенно заботятся о будущих поколениях.Ради них люди десятилетиями отказывались от насущного, отдавали жизнь в боях, экономили, строили, воспитывали новых людей для жизни по-новому. Это новое невозможно постигнуть.

Можно еще понять,что электричество применяют повсюду,заменяя им и бензин и газ, не жгут больше дров даже в деревнях, можно еще понять, как небольшой электрической автомашиной,аккумуляторы которой заряжаются у любого фонарного столба, может воспользоваться каждый, взяв ее прямо на улице и оставив потом заряжаться у тротуара для следующего желающего на ней ехать, можно понять начавшееся расселение жителей городов ближе к природе- быстрые средства транспорта позволяют им жить среди лесов и полей,да и места их работы, цеха заводов часто строят теперь не за общей заводской оградой, а рассеянными вдоль шоссе,вблизи новых поселений,- все это можно еще понять, но невозможно постичь их психологию. Для них главным стал не достигнутый комфорт, не устойчивое благополучие, а работа, которая у нас может быть лишь средством достижения всего этого. У них она возводится в ранг потребности. И эта потребность призвана заменить такой естественный стихийный регулятор, как страх безработицы или разорения, наказания или загробной жизни.

Девочка, смешная и милая, еще бутон, полный грядущей силы и прелести, сидя рядом со мной, наивно гордилась всем этим, вместо того чтюбы думать о танцах или выпивке за стойкой, как, увы, делают ее сверстницы у нас.

Первый небоскреб,на который она мне указала, целый город этажей, вместительнее нашего Импайр-стейт-бильдинга,был расположен очень удачно, его капризный зубчатый контур напоминал воздушные замки, которые я в детстве представляла себе, глядя на летящие облака.

И такой же сказкой детства показалась мне симфония красок, которая словно звучит с недавнего времени в городе.Они применили цветной асфальт на мостовой и цветные плиты тротуаров.Машины на улицах встречаются только ярких цветов,их пестрый мчащийся поток в разноголосом шуме города играет красками, как мечтал об этом когда-то Скрябин. Своеобразно использован цвет в домах, архитектура которых пересмотрена теперь в общем плане цветовой симфонии Порода.

Я убеждала себя,что хочу видеть только старину,ее благородный темный налет…Я внутренне протестовала против того, что старое и прекрасное отодвинуто было на задний план,прикрыто новым и чуждым. Это чуждое наступало на меня, теснило со всех сторон, смущало… Мне нужно было собрать все свои силы,чтобы противостоять ему, помнить о долге, приверженности только твоему пути,по которому должен все же пойти наш народ-богоносец,каких бы успехов он ли добился на пути ложном и мнимом.И я оказалась сильнее коварного искуса, смогла посмотреть на вое это холодными главами.

Поперечные улицы то и дело ныряли в туннели,здесь все пересечения сделаны на разных уровнях.

Наконец улица стала узкой, уже не прямой. Где-то рядом чувствовались твои переулки… Мелькали высокие ажурные краны, железные руки, перестраивающие город, но переулки еще были, были… Я только не успевала заглянуть в них…

Но вот мы выехали на мост через совсем неширокую реку, и меня ослепило играющее на солнце золото куполов. Старинные башни, непревзойденные по своей красоте,стены,знавшие следы ядер, соборы, хранившие останки властителей Руси…

Мне предстояло работать в огромном институте, требовалось пройти формальности. Я страшилась. У меня были для этого основания… Не потому ли я так легко оказалась в суете лабораторий Великой заполярной яранги,что работы там умышленно не скрывались?

Я проходила по улице,которую ты знал еще с бульварами,ныне уничтоженными, и рядом с особняком певца,твоего друга,видела высокое здание,где люди говорили на привычном мне языке,но куда я не смела ни зайти,ни говорить, как они…