— Простите, Лиз, мне не удавалось здесь следить за нашими газетами.

— Ах, боже мой!- с горьким сарказмом сказала Лиз.- Все поставлено на свои места.Что такое «ядерный щит», которым коммунисты прикрыли африканскую страну, секрет которого обнародовали, исключив тем возможность применять ядерное оружие? Что это? Высший гуманизм?

— А что же?- нахмурилась я.

— Оказывается, это вовсе не гуманизм, не забота о человечестве, а новый наступательный шаг коммунистов. Они, видите ли, хотят нанести цивилизации последний сокрушительный удар, они лишили «свободный мир» священного оружия, которое до сих пор сдерживало разгул коммунизма, призрак которого бродит ныне по всему миру.

Лиз выпила и со стуком поставила рюмку на стол.

У меня сжалось сердце. До меня не доходил наивный сарказм ни в чем не разбирающейся туристки! Я воспринимала сущность ею сказанного.И я ухватилась за эту ясную сущность, как утопающая за спасательный круг. Так вот каково истинное значение сенсационного сообщения,унизившего, уничтожившего меня!…

— Наши газеты кричат, что теперь мир накануне гибели, ибо нет больше сдерживающей силы атомного ядра,-закончила Лиз.

Яізалпом выпила рюмку, налила новую. Лиз с интересом смотрела на меня. Вероятно, я раскраснелась и глава мои горели…

Так вот оно что! Я была лишь жертвой начавшегося наступления на свободный мир.Моя информация оказалась зачеркнутой, но это было лишь мое поражение, но не проигрыш битвы. Я должна остаться на посту. Я почти знала, догадывалась, была уверена, кто протянул мне руку через пропасти океанов, через стены гор и расстояний.

— Эту мысль мог бросить только Рой Бредли!- воскликнула я, в упор глядя на Лиз.

Она усмехнулась:

— Вы, конечно, знаете это имя. Кто его не знает? Слишком много шума. Но я по-настоящему знаю его… и мне не хотелось бы, чтобы это было его идеей…

Ей не хотелось бы!.А я была уверена, что это сказал именно он!… Если бы он знал, мой Рой, если бы он знал, как это было мне сейчас нужно! Узнает ли он когда-нибудь, кем он был для меня в трудные минуты сомнений?

Чем-то я выдала свое состояние.Лиз вдруг спохватилась и захлопотала вокруг меня. Она догадалась, что я жду ребенка. Возможно, она была права, объясняя этим, почему мне стало плохо в художественной галерее.

Женщины иной раз бывают непонятно откровенными с первыми встречными. Лиз опять заговорила об ученом, с которым повстречалась в Америке.

— Я не знаю,придет ли он ко мне,- продолжала она,не отпуская моей руки.- Я известила его о своем приезде…Он оказался русским. Вы не осудите меня, ведь вы современная женщина,не ханжа. Если бы вы его знали! В нем буйная сила. Я приходила к нему в палатку… Вам опять нехорошо?

Неужели я побледнела?

Только сейчас я поняла, о ком шла речь, кто держал в руке «ядерный щит», спасший африканцев,в ком была «буйная сила»! Она приходила к нему в палатку… конечно, не для того, чтобы применять там прием джиу-джитсу.

Я почти выдернула свою руку.

Вот так обманываешься в людях!Он сидел на медвежьей шкуре,а я смотрела ему в глаза,вцепившись пальцами в его буйные седеющие волосы,говорила, что никогда не полюблю его.Он казался потрясенным…Однако… только до того момента, когда к нему в палатку пришла ищущая американка!…

Я не могла больше быть с нею. Но если она встретится с ним, она неизбежно столкнется и со мной… Как мне тогда выпутаться?

Я просила не провожать меня, обещала позвонить ей, снова приехать к ней в отель. Я забыла, что сказала о своем скором отъезде в Штаты.

Она стояла в дверях своего номера, смотрела мне вслед.

В лифте меня подташнивало.Вероятно, оттого, что он проваливался и я теряла вес. Голова кружилась. Я проходила через вестибюль, ни на кого не глядя.

— Лена? Вы здесь? — услышала я знакомый голос и прислонилась к холодному мрамору огромной четырехугольной колонны.

Мимо проходили негры и индусы в тюрбанах.

Он взял меня под локоть.

— Лена,- сказал он,- ты?

Это был Буров.

Что мне оставалось делать? Я бросилась ему на шею и расцеловала его. Он шел к Лиз…

Но он повез меня к Веселовой-Росовой. Он взял такси, сидел рядом со мной и держал мою руку в своей.

Я не думала в эту минуту ни о «ядерном щите», ни о конце цивилизации. Я сидела с закрытыми глазами. Мне было хорошо.

Надеюсь, он не привезет мисс Морган в институт?…»

Мария Сергеевна,Люда и Елена Кирилловна прилетели из Проливов на Внуковский аэродром. На летном поле их встречал Владислав Львович Ладнов, физик-теоретик, худой седовласый человек с молодым костистым лицом и злыми глазами. Он казался Люде насмешливым и высокомерным, делил мир на физиков и остальных людей, а физиков- на соображающих и сумасшедших, то есть тех, кто выдвигал неугодные Ладнову идеи,о которых он говорил с яростью и презрением. Люда подозревала,что несумасшедшим считался только сам Ладнов и, может быть, еще академик Овесян, задержавшийся пока в Арктике, да еще Мария Сергеевна Веселова-Росова.

Ладнов взял вещи Марии Сергеевны, критически осмотрев Елену Кирилловну. Та ответила ему открыто неприязненным взглядом.

Люда заметила это,но не подала виду.Ее-то радовало сейчас все:и то, что их встретил Ладнов, и то, что он такой умный и злой, и что вагончики бегавшего по летному полю поезда выглядят игрушечными, и что небо синее, и солнце светит, о котором она так соскучилась за полярную ночь.

Люде хотелось прокатиться на подвесной дороге, но Елена Кирилловна непременно хотела ехать на автомашине.

Владислав Львович сам вел машину.Мария Сергеевна сидела рядом с ним, и они беседовали о физике. Ладнов говорил о редчайшем случае в науке, когда теоретики не предсказали открытия «Б-субстанции» и что тут что-то не так. Не будь «Б-субстанция» уже применена для защиты от ядерных взрывов, теоретики никогда бы не поверили в ее существование. Он сказал, что Буров не только типичный сумасшедший, но еще и «сумасшедший-счастливчик», который вытащил лотерейный билет, и что на скачках всегда везет новичку, ничего не понимающему в лошадях,

— Москва! Москва!- воскликнула Люда, схватив Елену Кирилловну за руку, хотя никакого города, если не считать университета, еще не было видно.

Елена Кирилловна смотрела на причудливый контур университета, на россыпь его сверкающих на солнце окон и мысленно сравнивала его с чем-то…

Потом они ехали по Ленинскому проспекту. Елена Кирилловна почему-то интересовалась не новыми районами города, а теми, которые еще не успели снести, ей непременно хотелось посмотреть на кривые улочки Замоскворечья или Арбата…

Люда украдкой смотрела на Елену Кирилловну.Кто же изменился из них? Губошлепик или Русалка? По-прежнему безукоризнен профиль Елены Кирилловны, привычно подтянута фигура, не опиравшаяся на спинку сиденья, загадочен чуть усталый взгляд. Разве не восхищается ею, как раньше, Люда?… Как смешно она ревновала ее еще недавно ко всем… в особенности к Бурову. Бурова не было. Он стал огромным, как его подвиг. Было странно подумать, что Люда знала такого человека,помогала ему,даже сердилась на него,словно можно было быть знакомым с титаном, с Прометеем!… Если бы Бурова приковали цепью к скале и орел стал терзать ему грудь,Люда не плакала бы, как прекрасные и беспомощные океаниды, а своими руками разбила бы алмазные цепи, приготовленные гневом богов для титана. Титан скоро вернется. Никогда уже не станет он в глазах Люды обыкновенным… А Елена Кирилловна, а ее Русалка с серыми глазами, думающая о таинственном ребенке?.

Серые глаза Елены Кирилловны были словно прикрыты дымкой, а карие яркие глаза Люды были широко раскрыты и по-новому впитывали мир.

Это был весенний мир, невозможно яркий, с пьянящим воздухом, с бездонным синим небом, с радостными и загадочными людьми, полными своих дум, желаний, стремлений, горя и счастья. Еще недавно Люда почувствовала бы, что хочет расцеловать каждого,кто идет под слепящим солнцем,а сейчас ей хочется совсем другого, заглянуть каждому в душу, узнать о нем самое сокровенное… Но самое трудное,самое необходимое и невозможное было заглянуть в собственную душу, в самое себя,где все было таким непонятным… Ах, если бы их встречал сейчас папа!. Но летчик Росов всегда был в полете, а сейчас… сейчас он даже готовится лететь к звездам вместе с молодыми космонавтами, которых сам воспитывал… Папа,огромный, как Буров, только спокойный, даже застенчивый, но отважный… он умел заглядывать в Людины глаза. Посадит ее перед собой на стул, чтобы ее коленки упирались в его большие и жесткие колени, заглянет в ее «миндалинки» и все поймет… Он бы и сейчас все понял, что с ней творится… А сама Люда?. Она только может смотреть по сторонам: на улицу мокрую в тени и сухую на солнце, на последний апрельский снег- белый с чернью, как старое кавказское серебро, на его неубранные еще после прощальной метели гребни по обе стороны проспекта,на поток людей, каждый из которых нес в себе бесценное сокровище чувств,- и замирать от чего-то странного и необъяснимого, ловя себя на том, что ищет в толпе… Бурова.