Я привык верить в босса, как в мир частной инициативы или в Господа Бога. Босс мог сделать все,что угодно,вернее,все,что ему выгодно. Надеюсь, упорство на Европейском континенте не протянется слишком долго и нашей планете не будет нанесен опасный ущерб. В конце концов все мы на Земле заинтересованы, чтобы все утряслось возможно быстрее.

Босс милостиво отпустил меня, довольно неуклюже благословив только что цридуманным знаком Верховного магистра ордена — поклоном со скрещенными на груди руками.

Я шел по улице, кутаясь в пальто. Я мысленно был в Москве, я разыскивал свою Эллен.

Россия!Я знал,что Эллен была русской, ведь ее великолепный предок был царским князем и фамилию его нужно было выговаривать не Сехевн, как у Эллен, а Шаховской.У нас в Америке любят упрощать фамилии, произнося их на свой лад. Ню я предпочел бы, чтобы Эллен выговаривала свою фамилию, как мою.

Итак, Россия! Непонятная страна, столько десятилетий служившая пугалом свободного мира.Понадобилось дотянуться до Солнца, чтобы, наконец, поставить ее на колени. Впрочем,я, пожалуй, несколько забегаю вперед. Конечно, мне приходилось немало писать о коммунистической России, и я даже считался в газете специалистом по русскому вопросу, но, если говорить начистоту, то что я знаю о русских? Если я попаду в Россию и стану руководить этими малопонятными скифами, то… Кстати, у них ведь уйма народов. Они говорят чуть ли не на ста семидесяти языках. Какое-то вавилонское столпотворение!

Конечно, можно было бы посоветоваться с другими специалистами по русскому вопросу,но я хорошо представлял себе, что они мне скажут.Сто семьдесят языков! Значит, надо преобразовать эту опасную страну в сто семьдесят враждующих между собой государств, связанных лишь общностью вложенных в них капиталов, надо полагать, преимущественно капиталов «SOS». Собственность будет новым цементом, который удержит в состоянии равновесия враждующие племена.

Но… это все не то, не то, не то…

Кто действительно знает, как обходиться с русскими? Конечно, только Эллен могла бы направить меня…

И тут меня осенило. Так ведь есть же ее дед, старый русский князь, мистер Кирилл Шаховской!

Я уже не брел, а летел к знакомому дому, вблизи которого словно по наитию оказался. 47-й стрит, 117, 14-й зтаж…

Я благословлял, что в Нью-Йорке хоть лифты еще не замерзли. Впрочем, я взлетел бы на любой этаж, как ракета с «Б-субстанцией».

Я рассчитывал, что надменный предок моей русской княжны сам откроет мне дверь, давно отвыкнув от лакеев, но мне долго никто не открывал. Наконец я услышал за дверью шаркающие старческие шаги.

Я почтительно снял шляпу, пригладил волосы и натянул на лицо светскую улыбку.

Дверь открыла пожилая леди в одеянии сиделки.

— Князь очень плох,- печально сказала она.

Я снял пальто, отряхнул снег с ботинок и, ступая на носки, пошел следом за сиделкой.

— Очень холодно в доме,- оказала она.- Прибавилось еще и воспаление легких.

Я почтительно вздохнул, подумал об остывшем Солнце и неприспособленных нью-йоркских квартирах.

Квартирка у князей Шаховских в Нью-Йорке была убогая. При Эллен я этого не замечал, она умела придать блеск и нищете…

Самым дорогим здесь были почерневшие иконы, висевшие в изголовье больного. Я подумал, что им нет цены. Но они красовались здесь отнюдь не как шедевры живописи. Должно быть, старый князь был богомолен. Я иронически подумал, что это,пожалуй,не так уж современно, но поймал себя на том, что имею, кажется, отношение не то к секте, не то к ордену «SOS»,но тотчас утешил себя, что это лишь мой бизнес, а не убеждения.

Под иконами лежал изможденный старик. Он умирал.

На подушке виднелись только одни брови…брови бывшего придворного красавца, двойной кривизны, приподнятые у переносицы в обратном талибе темной волны. Надеюсь, он не красил их.

Под бровями едва тлели бесцветные глаза. Он узнал меня.

Я сел у изголовья.

Иссохшие губы зашевелились. Мне пришлось наклониться. Кажется, он говорил о ней.

— Мы с ней поженились в Африке,- сказал я.

— Она не там,- прошептал он.

— Знаю,- кивнул я.

— Она… назвала… правнука… Роем.

Сердце у меня заколотилось. Кровь прилила к лицу.

Он знал все о ней! Он, а не я!…

Сиделка подошла и дала выпить старику капель.

Он обессилел от нескольких сказанных слов.

Тяжело умирать в сознании.Почему врачи не настолько гуманны, чтобы помогать людям, если не приятно, то хотя бы незаметно утхюдитъ из жизни?

Брови снова зашевелились. Сиделка склонилась над кроватью.

— Князь хочет остаться с вами наедине, передать вам свою последнюю волю,- сказала она и, шурша юбками, вышла.

— Я поеду в Россию, найду Эллен и сына,- ска-вал я.

Брови протестующе задвигались.

— Я не должен этого делать?

Брови утэердитатано кивнули.

— Но кто послал ее туда? Кто?

Брови взметнулись.

— Вы? — догадался я.

Брови подтвердили.

— Но зачем? — прошептал я.

Горькие складки легли возле опущенных губ.Больной сделал усилие приподнять голову с подушки, но бессильно «уронил ее.

Непостижимо как, но я понял князя Шаховского и просунул руку под подушку. Там хрустнул конверт.

Я достал конверт и вынул из него листок, написанный уже дрожавшей, неверной рукой тяжелобольного.

Это было письмо Елене Шаховской:

«…Княжна!БесцЬнная боярышня моя! Съ дЬтства я направлялъ тебя на тернистый путь подвига, передавъ въ руки тЬхъ, кому меньше всего нуженъ былъ твой подвигъ…»

Я старательно изучал в последний год русский язык и мог прочесть все, что было написано в этом письме, хотя меня и затрудняла непривычная для меня, понвидимюму, старая орфография. Я посмотрел на князя. Он лежал с закрытыми глазами.

«…Ты должна была помочь намъ вернуть многострадальный русскій народъ-Богонооецъ на прежній его путь, съ котораго онъ овернулъ въ безумьи революцій. Я воспиталъ тебя, какъ русскую Жанну Д'Аркъ, я послалъ тебя съ острЬйшимъ мечомъ современности- съ познаніями физика въ самую кузницу вражеской силы. Ты совершила тамъ невероятное…

Аленушка, родная моя! Всё невЬрно, всё! Я умираю, всё пересмотрЬвъ, всё переосмысливъ. У насъ было слишкомъ мало силъ, чтобы сдЬлать Россію прежней, мы вынуждены были полагаться на мощъ страны, воплощавшей въ нашемъ представленій прогрессъ… Я боялся,что ты и я на делЬ будемъ служить противъ нашего народа. Но въ жизни получилось еще хуже… ВсЬ мы оказались на службЬ у гангстеровъ, которыхъ такъ почитаютъ въ странЬ, гдЬ я восииталъ тебя. Мы, оказывается, помогли имъ замахнуться на Солнце, поставить не только нашъ русскій народъ, но и всЬ народы Земли передъ ужасной катастрофой новаго ледниковаго періода.

Увы, но въ этомъ заключена глубочайшая внутренняя логика. Мы дЬлали безумную ставку на ХОЛОДНУЮ ВОЙНУ, не понимая, что она могла привести только къ своему логическому концу- къ всеобщему холоду, къ новымъ ледникамъ на ЗемлЬ.

Я слишкомъ поздно понял это, но я утЬшаюсь, что вмЬстЬ оо мной и даже раньше меня это поняли многіе… И, можетъ быть, поняла уже ты сама.

Моя забота теперь въ томъ, чтобы передъ смертыо снять съ тебя клятву, которую потребавалъ съ тебя, клятву служения вздорнымъ идеямъ, служенія, по существу, противъ великаго русского народа, которому я хотелъ бы отдать свое последнее дыханіе…»

Я посмотрел на старика.

Он был мертв.

Рука моя дрожала. Я почти с ужасом смотрел на конверт с именем Эллен. Что я должен сделать с ним? Что хотел от меня этот старый джентльмен, который под влиянием близкой смерти, потеряв рассудок (или обретя его?), пересмотрел все свои идеи?

Стоило ли ждать смерти для того, чтобы начать мыслить?

Должен ли мыслить помощник Верховного магистра «SOS»?

Я тихо вышел из комнаты.

Сиделка вое поняла по моему лицу.

Я проснулась в холодном поту.