Мы с Андреем бросились к пастуху и тоже вцепились в веревку.

— Дяденька, это не ваш бычок… Он из владычинского стада. Видали, как к хозяину бросился.

Схватка за верёвку продолжалась недолго. Пастух отшвырнул нас в сторону, но и сам в тот же миг повалился на дорогу. Это Лёнька сумел развязать узел верёвочной петли на шее бычка и теперь вместе с ним улепётывал полевой тропинкой к реке.

Мы с Андреем побежали следом.

Сзади послышался тяжёлый топот сапог, брань, угрозы. Мы оглянулись — гадаевский пастух, пыхтя и отдуваясь, бежал по тропинке. Но где ему было угнаться за нами. Вскоре он выдохся, опустился на траву и повелительно закричал на Митьку:

— Чего столбом встал? Догоняй!

Но тот сделал вид, что не слышит, и, обойдя стороной гадаевского пастуха, выбрался на полевую тропинку и прямиком зашагал к лагерю.

…Разговор с Митькой состоялся в этот же день, когда, проводив Лёньку с бычком на владычинское пастбище, мы вернулись в свой лагерь.

Он сидел у входа в палатку и рылся в своём вещевом мешке. Мы опустились с ним рядом.

— Видал, Авдей-то каков? — вполголоса спросил его Андрей. — Разобрался теперь?

— Ещё бы, — помолчав, ответил Митька. — Я ведь этого «пастуха из Гадаева» сразу узнал. И никакой он не пастух. Шарага, спекулянт. Ворованный скот скупает.

— Что ж теперь на собрании скажешь? Или промолчишь, отсидишься?

— Нет уж… прятаться не стану. Как вы скажете, так и я.

— Давно бы так, — обрадовался Андрей. — Значит, вместе на собрании и действуем. Выступаем все четверо, по очереди. Тут уж Авдею не выкрутиться. Чистый ему мат будет. Вытряхнут его из пастухов.

10

В тот день, когда должно было состояться собрание животноводов, Авдей вёл себя довольно странно. С утра сам выгнал телят из лагеря, до полудня пас их в одиночку, а после обеда объявил нам, что, по всем приметам, сегодня соберётся гроза. А значит, ухо надо держать востро, во все глаза следить за телятами и не дать им, как в прошлый раз, разбежаться по лесу.

— Порядок такой будет, — деловито распорядился он, — я ухожу на собрание, а вы втроём пасёте телят: Андрюха, Петька и Вовка.

— А Митька где? — спросил я.

— Приболел он, брюхом мается. Пришлось его на медпункт отправить.

Я посмотрел на небо, обшарил глазами горизонт.

— Откуда вы знаете, что гроза будет? Ни облачка, ни ветерка.

— Поживёшь с моё — узнаешь. Косточки, они всё чуют… — Покряхтев, Авдей потёр ладонями свои колени. — Значит, так… За старшего назначаю Вовку. От стада чтоб никто никуда. С телят глаз не спускать. И кончики…

— Вот так побывали мы на собрании… — растерянно шепнул я Андрею, когда Авдей ушёл. — Ну и хитёр дед… И гроза, мол, будет, и Митька заболел…

— Ничего, — подмигнул мне Андрей. — Мы тоже не лыком шиты. Митька мне утром всё рассказал. Дед велел ему для отвода глаз больным прикинуться, а сам его на собрание приведёт. Вроде как свидетеля и своего защитника. Ну, Митька ему там покажет, всю правду выложит.

— А если он испугается… смолчит? — заметил я.

— Не должно… Сам видел, какой Митька стал.

Но всё же меня охватили сомнения. Из подпасков на собрании один Митька, а дед хитёр, изворотлив, и ему ничего не стоит во всех бедах обвинить нас, мальчишек.

Задумался и Андрей. Время шло, никакой грозы не предвиделось, телята мирно пощипывали траву, и мы принялись уговаривать Вовку отпустить нас на собрание.

— А что Авдей наказал? Никому никуда. И не выдумывайте — не пущу.

Но тут, на наше счастье, к стаду подбежало трое девчонок. В руках они держали кто хворостину, кто палку с загогулиной, кто длинную гибкую ветку лозы.

— Ребята, — подозвала нас Андрейкина сестрёнка Надя. — Бегите на собрание скорее. Там дед Авдей вас в яму закапывает. Неслухи вы, говорит, неумёхи… несподручно ему с вами телят пасти.

— А Митька что? — нетерпеливо спросил Андрей. — Про потраву хоть рассказал что-нибудь? А про чужих телят из Дубровки?

— Да много о чём говорилось…

Из беглого Надькиного пересказа мы поняли, что, по словам Авдея, потравы посевов допустили мы, подпаски, по своей нерадивости. Но дед строго наказал нас за это и быстро наладил подкормку телят зелёной травой. А чужие телята оказались приблудными и сразу же, по его распоряжению, были изгнаны из стада.

— А про владычинского бычка разговор был? Про пастуха из Гадаева? — допытывался Андрей.

— Да трепыхался Митька, бубнил что-то. А дед его на смех поднял… По всем статьям завалил. Как двоечника, — пожаловалась Надя. — Вот тётя Катя с Зиной и послали за вами — теперь вас на собрании всех допрашивать будут. Бегите скорее, а мы тут телят попасём.

— А сможете?

— Уж как-нибудь… Сейчас телятам травы натаскаем, веток зелёных.

Мы крикнули Вовке, что нас всех срочно вызывают на собрание, передали девчонкам наши кнуты и побежали в деревню.

Но по дороге нас вновь охватили сомнения. Если на собрании не поверили Митьке, так ведь могут не поверить и нам.

— Зря мы тогда чужих телят выгнали, — с сожалением заметил Андрей. — Как теперь докажешь, что Авдей мухлевал да жульничал? Телят и след простыл.

— Зря, — согласился я. — И про владычинского бычка ничего не докажешь. Свидетелей-то нет. Вот если бы Лёньку позвать…

— Лёнька что… тоже пацан вроде нас. Если бы дядя Павел словечко замолвил. — Андрей вдруг придержал нас за плечи и остановился. — Давайте так. Я побегу к владычинскому пастуху. Объясню всё… Он поймёт. А вы айда на собрание. И ждите меня со свидетелем.

— Так далеко же. Не успеешь, — заметил я.

— У дяди Павла мотоцикл есть… Мигом примчимся. — И, помахав нам с Вовкой рукой, Андрей побежал к владычинскому пастбищу.

Около красного уголка фермы собралось полно людей. Доярки, пастухи, скотники, подвозчики кормов сидели на старых ящиках, брёвнах и опрокинутых вверх дном корзинах и вёдрах.

Из раскрытых ворот пустого коровника несло застарелым запахом навоза, под застрехой около гнёзд метались ласточки, за углом, в тени скотного двора, сердито пофыркивал мордастый бык Васька, привязанный на цепь, должно быть, за какие-то провинности.

Подойдя к собранию, мы первым делом выискали глазами деда Авдея и Митьку.

Авдей, возбуждённый, взъерошенный, сидел среди пастухов, смолил одну «беломорину» за другой и беспрестанно лез к соседям с разговорами.

Митька, жалкий, растерянный, прижался к стене коровника и жевал сухую былинку. Встретившись с нами взглядом, он виновато пожал плечами — вот, мол, как всё получилось, выручайте, если можете… Около Митьки сидела расстроенная Зина Лобачёва. Мы встали рядом с ними.

Собрание вела тётя Катя Чашкина. Раскрасневшаяся, она сидела за шатким столиком, покрытым линялым кумачом, и, когда собравшиеся начинали сильно шуметь, строго барабанила пальцами о днище старого подойника.

— Тихо, граждане! Никого не обижу, все выговоритесь. Только по очереди. А сейчас послушаем Сергея Ивановича, пастуха дойного стада…

— Васильевна, — перебила её одна из телятниц, заметив меня и Вовку. — Вот они, наши пастушата… Может, опять о телятах поговорим?

Тётя Катя смерила нас взглядом:

— А где же четвёртый ваш… Сергачёв?

— А он… он за свидетелем побежал, — сказал я.

— Каким таким свидетелем?

— Подождите немного. Он скоро будет.

— Ладно. Повременим, коли так. — Тётя Катя кивнула пастуху: — Давай, Иваныч, доложись собранию.

Пастух принялся рассказывать, как пасутся дойные коровы. Кормов хватало, удои у коров неплохие, заболеваний нет, но сейчас дела пошли хуже. Жара затягивается, травы погорели, усохли, отава не подрастает — нужно искать новое пастбище или подвозить зелёную подкормку.

— Вот-вот, — подал голос Авдей. — А я о чём толковал. Долго же ты раскачиваешься, Сергей Иваныч. Я свой молодняк давно уж подкармливаю.

— Видал? — подтолкнул я Митьку. — Авдей-то наш в передовики лезет.