Позже, в 1922 году, Хоутейн уговорил написать Лавкрафта еще одну серию рассказов в четырех независимых частях. Это был «Притаившийся ужас», который начал ежемесячно публиковаться с январского выпуска «Хоум Брю» фрагментами в среднем по две тысячи слов каждый.

«Притаившийся ужас», как и «Герберт Уэст», всего лишь надлежащим образом выполненная работа по найму. Рассказчик расследует загадочные исчезновения и ограбления фермеров близ пустующего особняка Мартенсов на Тандер-Маунтин (Громовая гора), по-видимому, в штате Нью-Йорк. Мартенсы были странной голландской семьей, покинувшей Новый Амстердам после взятия его в 1664 году британцами и переименования в Нью-Йорк.

Местные жители, «вырождающееся население скваттеров»-«полукровок», лишь сбивчиво рассказывают о на падениях дьяволов. Герой с двумя помощниками проводит ночь в особняке. Этих помощников похищают. Рассказчик пробует вновь, с другом-журналистом по имени Манро — который погибает.

Рассказчик оказывается самым что ни на есть неумелым следователем: всегда засыпает на дежурстве, оказывается парализованным страхом, кричит или теряет разум. «Я полагаю, что мой рассудок был частично расстроен из-за происшествий…» «…Хотя ни один человек в здравом уме не стал бы тогда и пытаться, я в своем искреннем пылу позабыл об опасности, благоразумии и аккуратности…» «Мой мозг был охвачен таким же полным хаосом, как и земля…» «После этого я, помню, бежал с лопатой в руке… перескакивал, кричал, задыхался, мчался прыжками…» «…Я понял и впал в безумие…»[251] Едва ли это тот человек, которого хотелось бы иметь товарищем в экстремальной ситуации.

Соня убедила Лавмэна приехать в Нью-Йорк поискать работу получше. Он приехал 1 апреля 1922 года. Соня поселила его в своей квартире, а сама перебралась к соседке. Пятого числа Соня, Лавмэн, Мортон и Кляйнер разговаривали по междугородной связи с Лавкрафтом в Провиденсе, приглашая его присоединиться к ним. На следующий день Лавкрафт сел на поезд до Нью-Йорка; он еще никогда не был так далеко от дома. Он поселился в Сониной квартире вместе с Лавмэном.

Последовала незабываемая неделя. Лавкрафт встречался с Мортоном, Кляйнером и Хоутейном. Он познакомился с Фрэнком Белнапом Лонгом, молодым честолюбивым автором сверхъестественных рассказов. Лонг выиграл конкурс в журнале для мальчиков и благодаря своему рассказу-победителю был приглашен в ОАЛП. Когда в «Юнайтед Аматер» был опубликован еще один его рассказ, Лавкрафт написал ему.

Лонг оказался маленьким темноволосым юношей двадцати лет, он был студентом в Школе журналистики Нью-Йоркского университета и сыном преуспевающего дантиста. Подобно Лавмэну и Лавкрафту, он обладал литературными и поэтическими устремлениями. Из-за сердечных шумов родители избаловали его почти так же, хотя и немного меньше, как Лавкрафта в его домашнем детстве. Чувствительный, эстетический и возвышенный, он был подвержен пылкому, но проходящему энтузиазму в хобби, увлечениях и убеждениях.

Друзья Лавкрафта истерли ноги, осматривая с ним достопримечательности Нью-Йорка: Вулворт-билдинг, финансовый район и часть Бруклина. Лавкрафт был восхищен сумеречным силуэтом Манхэттена: «Он поднимался из воды в сумерках — холодный, гордый и прекрасный, город чудес из восточной сказки, чьи братья — горные пики. Он был непохож ни на один земной город, ибо над багровым туманом возносились башни, шпили и пирамиды, которые могут привидеться лишь в опиумном сне в землях за Оксом»[252].

Однако трущобы бедного Ист-Сайда пробудили в нем ксенофобию: «…Эти свиньи инстинктивно собираются в толпы… Ублюдочная мешанина потной плоти полукровок, лишенная интеллекта, омерзительная для взора, обоняния и воображения — да пошли небо милосердное облако циана, которое удушило бы все это невероятное уродство, покончило со страданиями и очистило место».

Хотя сегодня подобное описание иммигрантской бедноты звучит шокирующе, во времена детства Лавкрафта оно не было необычным среди «старых американцев». Нативизм с ненавистью к иностранцам и иммигрантам был весьма важным фактором в американском мышлении и политике всю вторую половину девятнадцатого и начало двадцатого веков. Нативистские ораторы выражались так же крепко, как и Лавкрафт, вплоть до использования его любимого уничижительного словечка «полукровки». С 50–х и до 90–х годов девятнадцатого века ирландцы назывались «невежественной, преступной и идолопоклоннической толпой полукровок», чехи — «извращенными животными, гарпиями, прогнившими физически и духовно». О поляках и русских говорили: «Давайте выгоним плетьми этих славянских волков назад в европейские берлоги, откуда они приходят, или же истребим их». Так что отношение Лавкрафта к национальным меньшинствам не было оригинальным — лишь немного не ко времени.

Лавкрафт познакомился с соседкой, которая дала приют Соне, и приласкал ее кошку. Соня сказала:

— Сколько настоящей любви тратится на простую кошку, когда любая женщина была бы так благодарна за нее!

— Как женщине может нравиться такое лицо, как у меня? — спросил Лавкрафт.

— Матери может, да и некоторым другим не пришлось бы очень стараться.

Они рассмеялись, и Лавкрафт продолжил гладить кошку. Казалось, Соня уже положила глаз на Лавкрафта как на своего мужчину.

Кульминация наступила во время обеда в итальянском ресторане на 49–й улице. Лавкрафт впервые пробовал итальянскую еду и довольствовался мясным супом с овощами, спагетти с фрикадельками и пармезаном. От вина он отказался, заявив, что никогда не пробовал алкоголя и не собирается начинать сейчас. Однако у него появилось длительное пристрастие к итальянской еде, особенно к спагетти. После обеда они отправились на русское ревю «Chauve Souris» Никиты Балиева с его прославленным «Маршем деревянных солдатиков».

На следующее утро, тринадцатого апреля, Лавмэн и Лавкрафт попрощались с Соней на Грэнд-Сентрал: Лавмэн сел на поезд в Кливленд, Лавкрафт — в Провиденс.

На протяжении следующих месяцев Лавкрафт продолжал писать о «тщетности всех усилий» и говорить, что «в настоящее время я работаю, только чтобы убить скуку». Тем не менее он был довольно активен.

По пути на ярмарку Соня остановилась в Магнолии, штат Массачусетс, небольшом курорте между Глостером и Салемом, где она должна была представлять свою фирму. По ее приглашению Лавкрафт приехал в Магнолию. Прогуливаясь по эспланаде при лунном свете, они услышали «своеобразное храпение, какой-то хрюкающий гул, громкий даже на расстоянии». Соня сказала:

— О, Говард, вот обстановка для действительно странного и загадочного рассказа.

— Так и напиши его, — ответил он.

— О нет, у меня не получится.

— Попробуй. Опиши мне, какая картина предстает в твоем воображении[253].

В ту ночь Соня засиделась допоздна и написала набросок рассказа. Когда Лавкрафт просмотрел его на следующий день, он пришел в такой восторг, что Соня импульсивно его поцеловала.

Лавкрафт покраснел, чрезвычайно смутившись, а затем побледнел. Когда же Соня подшутила над ним, что он так разволновался, он объяснил, что его не целовали с самого младенчества.

Он, однако, действительно взялся за правку рассказа — или же написал его с простого наброска. «Кошмар на побережье Мартина» — вполне достаточный, но ничем не примечательный — был опубликован под именем Сони в «Виэрд Тэйлз» за ноябрь 1923 года. Как и «Артур Джермин», он был переименован редактором — на этот раз в «Невидимое чудовище», что выдавало сюжет. Рассказ напоминает «Что это было?» Фитца-Джеймса О'Брайена и «Проклятую тварь» Амброза Бирса, за исключением того что в нем угроза исходит не от человекоподобной твари, а от морского чудовища, наделенного сверхъестественными возможностями.

В конце июля Лавкрафт отправился в поездку в Кливленд, которую обещал Галпину и Лавмэну. Когда Галпин звал его в первый раз, Лавкрафт не решился, поскольку его тетушки стали бы возражать против этого: «…любая серьезная попытка расколола бы дом номер 598 в гражданской войне».