— Хорошо, хорошо, не пойду. Передай, что у нас все в порядке, пусть поскорее в себя приходит.

— Ему передам, что все в порядке, а я сама все-таки хочу знать, как дела.

Манченко посмотрел в добрые, пытливые глаза Тани и только теперь заметил, как изменилась она: стала настоящим военным человеком. «Такой девушке надо говорить только правду», — подумал он, взял Таню за локоть и отвел в сторону.

— Вчера и сегодня была связь с фронтом. В Прагу вот-вот вступит танковая армия генерала Рыбалко. В направлении Пршибрама наступает армия генерала Свиридова. Наша разведка уже пошла на связь с фронтом. — Помолчал и, тяжело вздохнув, продолжал: — Через округ идут прорываться к англо-американцам немецкие недобитки. Все наши в полной боевой готовности. Штаб на позициях. Предусматривается небезопасная встреча с танковой дивизией фельдмаршала Шернера, который бредит реваншем. Вот-вот должен быть приказ о капитуляции Германии. — Манченко взглянул на часы: — Время вышло. Меня уже ожидает Володарев. Ну, бывай, Таня, — попрощался он и уехал.

Таню позвал Баранов.

— Я слышал шум штабного «мерседеса», кто-нибудь приезжал? — спросил он, как только Таня вошла в палату.

— Был Манченко.

— Что-нибудь есть из штаба?

— Да, есть приказ, чтобы больной Баранов выполнял все, что требуют от него в госпитале. Просили передать также, что дела в соединении хорошие.

— А выговора мне еще за «дипломатию» не вкатили?

Таня покачала головой, а Баранов добавил:

— Сел не в свои сани — и вот госпиталь, а в нем — больной Баранов, — Михаил умышленно сделал ударение на последних словах.

— Ты коришь себя за свою поездку к власовцам, а штаб совсем другого мнения и твоей дипломатии придает большое значение.

— В этом «большом значении», Таня, одно ценное — то, что я вижу тебя совсем близко и даже могу сказать: какая ты хорошая!

Баранов взял руку Тани в свою и прижал ее сначала к губам, потом к виску.

Таня встрепенулась от волнения. С того момента, как в госпитале появился Баранов, многие свои поступки Таня оценивала как бы с двух точек зрения. Ее врачебное «я» негодовало, когда она приказала положить Михаила в отдельную комнату, когда она задерживалась около него дольше, чем это было нужно… Но Таня чувствовала, что, несмотря на всю справедливость этого негодования, она будет поступать по-прежнему и дальше.

Таня открыла окно. В комнату, освещенную бледным молодым месяцем, доносились далекие взрывы. Била артиллерия.

Михаил поднял голову и, прислушавшись, радостно спросил:

— Слышишь, Таня?

Она нежно, по-матерински положила его голову на подушку и снова подошла к окну. Казалось, что весь неспокойный, обстрелянный Пршибрам затих в вечерних сумерках, готовясь встретить победу. На темных холмах плотными рядами выстроились шахтерские домики, и, казалось, они тоже замерли в радостном ожидании. Они ждут победу, которая уже стучится в тяжелые ворота старинного города.

Вдруг где-то совсем близко раздались выстрелы. Татьяна набросила на плечи шинель и вышла в коридор.

— Товарищ врач! — обратился к ней взволнованно один из раненых чехов. — С третьего этажа того дома, — он указал на каменный дом на противоположной стороне улицы, — кто-то в белом спустился на землю по веревке.

Татьяна сошла вниз и, перейдя через дорогу, направилась прямо к Виктору. Но того не было на месте. Послышался крик, к каменному дому сбежались бойцы, а из-за угла Володарев и Виктор уже вели связанного Шаповалова. За ними шел Олешинский. Заспанные глаза Виктора по-детски виновато смотрели на капитана.

— Так и победу прозеваешь, — заметил Олешинский сурово. Потом подошел и заботливо поправил на нем ремень.

Приближение победы уже чувствовали и в Малой Буковой. Все сыновья пекарки партизанят, никто из села не ездит на работу в Пршибрам. Пережитое горе и опасность еще больше сблизили тут людей, они советуются, кто будет работать в поле, кому быть с оружием.

Старый Ружечка обиделся, когда Тышляр попросил его обмерить несколько делянок поля.

— Да, да, — плакался сельский староста Ружечка перед пекаркой, — старику дали отставку. И не так было бы обидно, если бы распорядился молодой Эмиль, а то, где ж там, командует седой Тышляр!

— Он хороший хозяин, ему виднее, кто лучше понимает в хлебе, — успокаивала Ружена старика.

В комнату вбежал радостный Индра.

— Мама, капитан приехал!

На пороге устало улыбался Олешинский.

— Можно, мама? — спросил он и добавил знакомые Ружене слова: — Я не один, со мной друзья.

Пекарка еще больше разволновалась. Капитан крепко обнял ее.

— Родные мои, — промолвила сквозь слезы Ружена, — не забыли свою мать, а я столько думала о вас!

В комнату все входили и входили партизаны. Олешинский знакомил их с последними данными разведки, с планом ликвидации отступающих войск фельдмаршала Шернера. Нужно было немедленно заминировать дорогу около села и мост вблизи леса.

Река поднялась, и перейти ее можно только через мост. Если гитлеровцы прорвутся через партизанский огонь, то смерть будет ожидать их и на реке.

Партизаны отправились на задание.

Олешинский с Эмилем вышли во двор и остановились возле «мерседеса».

По улице бежала, размахивая руками, девушка. Цветастое платье и пушистые пряди светлых волос развевал майский ветерок. Это была Квета. Капитан узнал ее сразу.

— Прага освобождена! Фашисты подписали капитуляцию! — взволнованно кричала Квета. Щеки ее горели, а глаза блестели, будто бусины. — Советские войска сегодня утром вошли в Прагу!

Долгожданная, выстраданная победа! Именно здесь, в Малой Буковой, суждено было капитану узнать о ней И в том, что эту весть принесла сияющая Квета, Олешинский чувствовал что-то символическое. Он горячо пожал Квете руки, а она, взглянув на машину, удивленно подняла брови.

— Женя, вы снова торопитесь… Почему? Победа же!

Олешинский смотрел в ее ясные очи и думал: как объяснить тебе, моя любимая, что война закончится лишь тогда, когда последний фашист бросит оружие. И кто знает, что несут Малой Буковой недобитые фашисты?

— Я не прощаюсь с вами, друзья, — горячо произнес капитан, обращаясь ко всем. — До скорого свидания!

События разворачивались с бешеной быстротой. Вечером 9 мая в городской ратуше уже состоялось заседание народного выбора. А партизанский штаб снова отправлял своих парламентеров, на этот раз — к фельдмаршалу Шернеру. Связные доложили, что Шернер окопался в селе Гартманице и готовит танковое контрнаступление, несмотря на то что в Берлине подписан акт о капитуляции Германии.

Посланцев партизан возглавил Михаил Манченко. Обязанности шофера исполнял Петр Гошек. «Мерседес» с белым флажком пробирался по дороге, загроможденной разбитой немецкой техникой: танками, пушками, сожженными машинами…

Километров за пять от села, в котором размещался шернеровский штаб, машину встретил сухощавый немецкий майор. Манченко отрекомендовался и показал письмо к фельдмаршалу Шернеру. Майор удивленно осмотрел парламентеров. Он сказал через переводчика, что о капитуляции Германии, а также об окончании войны здесь никто ничего не знает.

— Дайте нам конвой, который сопровождал бы нас в штаб, — сказал ему Манченко.

Майор снова удивленно оглядел партизан.

— Я буду сопровождать сам, — ответил он и сел в «мерседес».

Был чудесный весенний день. Цвели сады, домики тонули в зелени. Разогретая солнцем земля звала тружеников. Но на полях не видно ни души.

На околице навстречу «мерседесу» выехал полковник из шернеровского штаба в сопровождении трех младших офицеров. Майор вытянулся перед полковником и доложил о парламентерах. Полковник нахмурился. Он процедил что-то сквозь зубы и презрительно улыбнулся.

Манченко через переводчика сказал, что имеет письмо к фельдмаршалу Шернеру. Полковник пронизал его колючим взглядом, повернулся к майору.

— Кто вам разрешил везти русских так далеко в тыл? Или, быть может, вы думаете, что мы шесть лет воевали ради капитуляции?! — Полковник подошел к перепуганному майору. — Подлый предатель, я вижу, тебе надоели эти погоны! — прошипел он, и сорванные погоны шлепнулись о землю. Но этого полковнику показалось мало — он вытащил пистолет и выстрелил в майора.