– Тогда может быть ты, о храбрый Пейрифой? Я знаю, что ты потерял жену – прекрасную Гипподамию…

Пейрифой страдальчески морщит лоб и косится на друга. Чтоб этого Владыку с его радушием. Еще, гляди, жену обратно отдаст – что с ней потом на поверхности делать?!

– Не гневайся, Владыка! Мы не хотим нарушать законы твоего царства, уводя из него твоих подданных…

То есть, умыкнуть мою собственную жену – менее кощунственно?!

– За чем же вы явились ко мне, герои? Не спорю, мой мир богат достойными невестами…

Геката аж раскраснелась, Алекто отмахнулась кокетливо: ой, Владыка, ну, ты скажешь! Засмущал…

Пейрифой сейчас не усидит, пихает Тесея локтем: излагай быстрее, а то он нам сейчас Ламию какую-нибудь…

Тесей излагает. Мягко, вкрадчиво, как полагается тому, чья покровительница – Любовь. За чем же им являться, как не за самым прекрасным, что есть в подземном мире? Что еще могло пленить сердце великого героя, как не великая же красота, сопряженная с великой опасностью? А прелесть Персефоны не воспеть и аэдам, и разве можно заглядываться на смертных женщин, когда есть такое?

А Пейрифой ляпает:

– Да, я хочу жениться на прекрасной Персефоне! И женюсь!

И не замечает сомнений среди пирующих.

Наверное, потому, что захмелел. Ох, и радовалась Гипподамия, делая глоток из Леты, с таким-то муженьком!

Тесей – этот пытается расписать выгоды. Во-первых, отдаешь жену не навсегда – Пейрифой все-таки смертный, а что для тебя, Владыка, полвека? Плюнуть да растереть, зато какой отдых получится! И от жены, и от – это с многозначительным подмигиванием – Деметры Плодоносной…

Гипнос услышал, тоже шутливо замигал: эй, Владыка, может, подумаешь над предложением? Избавишься на несколько десятков лет от неудовольствия тещи. Да и той же теще подарок сделаешь – дочка у нее славно погостит…

–Вечное лето! Лоза! Хай!

– Слава! – честно орут подземные, изображая полное перепитие. Вон, Эмпуса к Ламии наклонилась, расписывает, у каких юношей кровь вкуснее (спартанская невкусная, а вот афинские – ммм!), а Ламия не соглашается: юноши хороши на ложе, а вот младенцы…

Да, вечное лето, как в старые времена. Сколько благодарственных жертв мне люди принесут (в кои-то веки – не погребальных)! И, между прочим, Владыка, мы не только для себя стараемся. Потому что одно дело – когда жена хоть четыре месяца, а есть. А совсем другое дело…

Ого, ого, какие племянничек знает словеса. Посейдон мог бы гордиться. Ораторство вообще-то, не его конек. А тут вдруг – море разливанное, подземные и уши развесили. Они и не подозревали, какие наслаждения таит временная свобода от жены.

Ахерон морщит нос, круглыми глазами смотрит на прислуживающую за столом Горгиру, в очередной раз беременную моим будущим садовником. Думает: а что, не попробовать ли?!

– Зевс Громовержец…

Зевс бы оценил. Вам бы сходить к нему, герои, сразу после заговора. Может, он бы вам Геру с порога в руки всучил. И сестре не пришлось бы изведать на себе бича из драконовой кожи.

Тесей поет гимн мстительности царицы. Обводя рукой стол для подтверждения. Одно за другим перебирает мытарства Зевса: вот (дымящиеся куски говядины) царю богов пришлось превращаться в быка, а вот (пирог с голубями) и птицей оборачиваться, и не одной птицей, а (фаршированные орехами и оливками лебеди, жареные перепела, соловьиные язычки в сметане) несколькими! И только последний баран (остатки жирного барашка) мог бы не понять… ой.

Пейрифой всё-таки выручил друга, застывшего в высший момент речи. Проревел славу Громовержцу (подземные подхватили с отвратными ухмылками). Дополнил, вознося заново налитый кубок.

– Да чего там, все о той истории с Минтой слышали. А так ты, Владыка, себе еще и получше заведешь. И побольше. Еще детишек вон нарожают, а то Персефона не сподобилась…

Всё, вымер зал. Будто Стиксом затопило. Музыканты-певцы надрываются, а свита будто взгляд Горгоны поймала. Только вот две из трех Горгон тут же и сидят – тоже окаменевшие. Мнут в лапищах сырые, проперченные куски мяса. Как и остальные, не сводят глаз с царя – да куда там с царя, с двузубца!

Интересно, с кем Персефона поделилась той случайно брошенной фразой «Не хочу от тебя детей»? Геката бы не выдала, значит, с кем-то другим.

Убийца плавно шагнул из угла – этому-то кто насплетничал?!

Я сделал жест, и трясущийся виночерпий наполнил мой кубок вином, отважно пролив на стол только треть. Белоснежная ткань украсилась опасной багровой лужицей.

– Тоже правда, – согласился я между глотками. – Наследников. Славных героев. Как вы.

Таких наследничков дождешься – непонятно, что с ними делать. То ли глотать, как отец, то ли сразу в Тартар, как дедушка-Уран…

Правда, если хоть один в меня пойдет – то его и в Тартар бесполезно.

– Ты прав, герой. Вы оба правы. Спросите аэдов – вам скажут, что Аид не дорожит женой. Да что за жена, если видишь ее четыре месяца?! Спросите сказителей – они скажут, что это нелепая история. Похищение, гранат, женитьба…

Если бы вы знали, насколько по-настоящему это была нелепая история – тогда бы вы оценили, герои. А так можете только кивать осоловело. Глазами вопрошать: Владыка, ты что – вот так жену нам и отдашь?! Мы потребовали, а ты – отдашь?!

– Не зря же меня зовут Щедрым?!

О-о, волнуется свита. Не зря. Ты у нас, Владыка, такой щедрый – только успевай от своей щедрости спасаться. Казни полной горстью, удары двузубца – от всей широты скверного характера. Интриги – сундуками, коварства – на горбу не унесешь. Лучше б ты был скупым, Владыка, но это мы обсуждать не будем.

А то еще на себе твою щедрость изведаем.

– Берите! – жест широкий, царственный. Отдаю, не сожалея. Не кто-нибудь – герои пришли требовать. Керы затаили дыхание, перестали перепиливать зубами бараньи ребра, смотрят.

Гипнос забыл мешать вино с маковым настоем – уставился.

Геката облизнула алые губы, показав зубки – предвкушение зрелища…

– Только уведите её сами. Поднимитесь на женскую половину – и возьмите!

Чего уж проще – взять! – сияют герои. Чего легче – подняться!

Раз, два, из-за стола, с каменных тронов…

Да вот что-то не получается.

Глупости какие-то, наверное, еда была слишком тяжела. Но что один пир для героя? Напрячь могучие ноги, опереться на стол руками…

Сидят. Дергаются недоуменно.

Каменные троны гостеприимно удерживают героев за то место, которым они думали, когда спускались в мой мир. Два гиматия – бирюзовый и темно-синий, с серебром – плотно приросли к сидениям. Два хитона – белых, из дорогого плотного сукна – к гиматиям приклеились. И то, что под хитонами, присохло ко всему остальному – и не желает возвращать героев в стоячее положение.

– Что… за…

Пейрифой пыхтит: шея побагровела, глаза от натуги лезут на лоб. Нагнулся вперед в попытке вырваться из объятий трона, растрепавшиеся кудри прилипли к щекам. У Тесея вздулись на шее жилы, хмеля – ни в одном глазу, пытается достать меч.

Свита молчит, смотрит пристально и жадно.

– Уберите столы, – сказал я негромко, – наш пир закончился.

Музыка и пение смолкли без всяких приказов. Руки спорых теней расхватали недоеденные блюда, растащили скатерти и сидения, выкатили двух-трех упившихся гостей, бережно, не пролив ни капли, унесли кратеры и кубки.

Факелы убрали гостеприимные оранжевые отсветы, зазмеились зловещими бледно-розовыми язычками.

Свита молчала, как на судах, где я выношу приговоры, и молчание веяло холодом.

Пейрифой ругался. Корчился на сидении, молотил руками по подлокотникам, и золотые браслеты высекали искры о камень. Тесей понял, что не удастся вырваться, надменно распрямился. Посмотрел на меня снизу вверх.

– Ты нарушил закон гостеприимства, подземный Владыка! Зевс Громовержец…

– Я знаю о гостеприимстве все, племянник. Не зря же меня назвали Гостеприимным. Брат сказал бы, что я был щедр к моим гостям. Устроил им пир. Предоставил троны. Почему бы им и не задержаться в моей вотчине? За развлечениями дело не станет.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: