– А я ответила, что проще вычерпать Океан, чем мою любовь. И те месяцы, что я провожу без нее – о, они горчат страшнее ядовитых трав, они забирают радость убийственнее войн и пожаров. И мое утешение – лишь в том, что моя дочь каждый год возвращается из подземного мира…

Она протянула руку и погладила кончиками пальцев локоть Персефоны. Та откликнулась матери утомленной и снисходительной улыбкой. Внезапно оказавшаяся одновременно в двух ролях: маленькой доченьки и владычицы моих подземелий – жена не знала, как себя вести.

– И ты заплакала, - мой голос оказался в изобилии приправленным скукой. Деметра глянула гневно.

– Да, я заплакала, и моя подруга стала меня утешать. «Перемены – плод, который зреет медленно, но от которого сладко вкушать, – сказала она, обнимая меня. – А после обильной росы солнце припекает особенно ясно. Плачь перед великой радостью, внучка!» Что ты делаешь, дочь моя?!

Рассказ перетек в гневное восклицание плавно – как Коцит вливается в воды Стикса. Персефона недоуменно взирала на мать.

Жена только что остановила свой выбор на румяном гранате: расположила его на тонкой ладони, острым лезвием маленького ножика срезала кожицу…

– Неужели воды Леты помрачили и твой разум? Или этот… – она взглянула на меня и удержалась. – Как ты можешь есть это?!

– Они сладкие, мама… и ничем особенным мне больше не грозят, – усмешка была мгновенной и тонкой, словно золотисто-бронзовое лезвие, прячущееся в руке жены. – Не грозят вот уже много лет. Теперь это только вкусные плоды.

– Только плоды? Я ошиблась – это не воды Леты, это Лисса-безумие! Разве ты – Тантал, который хотел вместе с богами трапезничать собственным сыном? Разве ты – чудовище, которое готово пить кровь? Или мне нужно напоминать тебе, что гранаты выращены на крови моего внука Загрея?!

Ножик улыбки перековался в кинжал – спрятанный в ножнах таинственности, полный собственного превосходства…

– Нет, мама. О таком мне не нужно напоминать.

И забросила в рот несколько гранатовых зернышек, озорно подмигнув онемевшей Деметре.

* * *

Говорят, страшнее нет напасти, чем сварливая теща в доме.

Будучи Владыкой всех ужасов подземного мира, я неосмотрительно полагал раньше, что напасти страшнее все же есть.

Флегетон пылал жарко, подпитываемый моим раздражением. Лизал базальтовые скалы жидким багрянцем. Выплевывал из вод столбы охристого пламени, высвечивая по временам самый свод моих подземелий. Угрюмо тянулся руками огня к дворцу за моей спиной – ух, я б ее…

Ко всему еще и вино в амфоре, которую я захватил с собой, оказалось кислым (для прислуги, наверное), а возвращаться или сдвигаться с места не хотелось.

Огненная река скворчала под ногами, но опалить повелителя побаивалась – тянулась к босым ступням вопросительно, норовя пройтись по ним безвредным лиловым языком. Ты что ли, Владыка? – удивлялась река. А что ты тут делаешь-то – один на обрыве, над огненными водами? Других дел не нашлось?

Не нашлось. Площадка скалистая и неудобная, в копчик больно впивается какой-то непочтительный камень, гиматий пришлось снять и отшвырнуть – здесь-то зачем, здесь даже скалы от жара плавятся. Кувшин с вином стоит рядом, скособочившись – дохни и повалится в огненные воды, и станем мы собутыльниками: пылающая река и Владыка, сбежавший из собственного дворца.

Без боя сдал обитель власти. Эх ты, воин! – ухмыляется в отдалении зев Тартара.

Ты вообще заткнись. Была б у тебя теща – по-иному бы заговорил, небось.

Если теща – то да, – уважительно вздыхает Флегетон…

Мелькнули белые перья – под самым сводом. Гипнос летит из дворца как очумевший, даже в ступке своей забыл сонное толочь…

Что тут поделаешь, когда во дворце нынче царствует Деметра!

Есть у сестры эта особенность: занимать все пространство, куда б ни попала. Словно любимые ею лилии: только посади одну – потом не будешь знать, куда деться от аромата.

Кажется, в гинекее не осталось ни одной комнаты, которую она не обошла бы с комментариями, причем, слова не особенно подбирала: дальше «угрюмый» и «убогий» не двигалась.

Куда ни сунься – и под ноги тебе непременно попадется кто-нибудь из ее свиты, будет смотреть испуганными глазами и орать от ужаса, стоит тебе хотя бы руку поднять. На визг принесется сама Деметра и начнет ломать пальцы, вопрошая: неужели здесь не чтут даже закон гостеприимства, не чтут настолько, что готовы убивать ее слуг?

Кажется – она устраивалась на покой столько, будто собралась подождать тут до весны.

А дворец пропах лилиями, фиалками и нежными розами, и слуги ходят, ошалевшие, и в спальне Владыки наверняка – все те же ароматы, и какой вообще прок оставаться внутри, если Деметра вознамерилась не отпускать от себя «милую доченьку» до самого своего отъезда?

Хмель теплым трепетом разливался по жилам, и хорошо было просто сидеть и смотреть – на непрекращающуюся войну огня и черноты базальта. Неистовство пламени всякий раз наталкивалось на презрительное спокойствие камня, огонь метался, бросался, пугал шипением, бился о камень грудью – камень чуть удивленно молчал и принимал удары с легкой насмешкой.

Мысли, подогретые вином и раздражением, ложились неровно – в такт текущему под ногами пламени.

Что-то сказала Деметра. Что-то не так сделала Гея.

Что-то было в глазах Персефоны – или ее матери?

Я качнул головой, щелчком пальцев отправляя все же амфору вниз. Флегетон принял подарок с достоинством – поглотил вмиг, только рыгнул дурным оранжевым цветом: мол, не очень вино.

А то сам не знаю.

Деметра… Деметра пришла не просто так. Встревожилась и испугалась. Бросилась к ненавистному зятю, чтобы дать намек… нет, это просто смешно, почему не к самому Зевсу…

Потому что Зевс приобрел в последнее время дурную привычку лупить молниями, не задумываясь. А ее подозрения слишком неопределенны, чтобы пойти с этим к Громовержцу. А может, она просто не хочет открывать, что опять виделась с Геей.

К Посейдону она не пошла бы ни за что, значит, дорога одна: к подземному брату.

Но до чего же ей нужно было испугаться, чтобы пойти ко мне?!

Языки огня попритихли, добавили красок. Ржавчина старых оков, алость заката, порфир царственной мантии, блеск бронзы – мир слышал мою задумчивость…

Гея, Мать-Земля, почему ты навестила свою подругу, что сказала и чего не сказала?

Что за плод перемен взращиваешь нынче и кому придется вкусить от него?

Пламя воевало коварно. Когда ему надоедало колоть базальт искрами – оно раскрывало ему объятия, терлось нежно-розовой щекой, припадало пухлыми губами в порыве страсти. Базальт терпел и выглядел незыблемым – мне-то мог не врать, я тут не один год. Я знаю, что эти скалы медленно, но верно меняют форму под напором огня.

Лепестки пламени распускались на скалах – быстро увядающие цветы.

Флегры – душистый сад…

Флегрейские поля.

Выжженная земля на острове Эвбея у подножия великого вулкана.

Уединенная пустошь, которую смертный может пересечь за день пути.

Место старой войны огня и камня, до которого не долетают брызги Тирренского моря…

Что за проклятие Гея нынче выращивает на этих пустошах?

Ананка, кажется, готовилась что-то кричать: она наполняла грудь воздухом с такой силой, что огонь Флегетона поутих. Трудно было гореть.

Лучше всего наблюдать войну мрака и пламени все же именно отсюда, глядя вниз, на опаляемые скалы…

Прохладные губы ткнулись в висок. Что за чушь, Судьба никогда меня не целовала.

– Ты не пришел из-за матери?

В воздухе разлилось благоухание нарцисса.

Я пожал плечами, вглядываясь в вечную битву – огонь и тень.

Собственную жену не могу любить, когда в доме теща…

Медные локоны казались раскаленными, высвобождаясь из торжественной прически, огненными струями стекая на хитон. Одна особенно упрямая прядь упала на лицо, скрывая усмешку.

– Она собиралась проговорить со мной всю ночь, но когда я в очередной раз напомнила, что ночь тут вечная… Сказала: «Иди. Ублажай муженька, небось, заждался». Идти пришлось немного дальше, чем я рассчитывала.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: