* * *

Факелы искрили плесневой зеленью, огонь казался пушистым и покрытым пятнами разложения. Из угла грозно звякнул двузубец, отозвавшись на мимолетное движение руки. Я махнул ладонью: лежи себе, тут пока воевать не с кем. Подобрался и сел на обжигающих хуже огня простынях.

– Ты соображаешь, что делаешь?

Голос не шел. В голову свинцовых шариков набросали: перекатываются, тянут вниз, к влажной подушке. Одеяло валяется у дальней стены, непонятно, когда я его скинул.

Спасибо еще, правда двузубец не призвал.

Гермес оставил в покое мою ногу и повесил голову. Душеводителя било дрожью – крупной, непритворной. Колотило так, будто он вперся посреди ночи в ледяные чертоги Стикс, а не в мою душную спальню.

– Я… прости, Владыка, только тут… тут срочно… и я не знаю, что делать… а нужно быстро… я как только узнал, сразу к тебе…

Я тяжело махнул рукой – садись, рассказывай, что там такое приключилось.

Гермес не сел. Так и остался у кровати, теребя край короткого хитона и отплясывая от нетерпения.

– Я узнал случайно, а на Олимпе-то, наверное, никто и вообще не знает. Да эти точно постарались, чтобы никого и не было: Афина за этим, как его, Алкидом присматривает, а Артемида в своих лесах, а Арес среди гипербореев порядки наводит, а Деметра…

Виски разнылись отчетливее. Я откинулся на подушки, прикрыл глаза. Хотелось запустить в племянника – да хоть чем, хоть амфорой какой-нибудь запустить, только бы говорил уже понятнее. Говорил – и убирался, хотя нет, тогда придется вернуться к поросшим зеленым небытием снам…

– Вот только они не могли знать, что отец меня вызвал. То есть, еще с вечера со мной договорился, а я просто задержался. Эти смертные… и послания… и тени еще, ну, ты же знаешь, Владыка, сколько у меня дел! Я только удивился, что отца нет – мы договаривались в его гнездышке встретиться. Знаешь эту его комнату для утех? Так вот, то ли он послание для какой-то очередной царевны готовил, то ли еще что… А потом гляжу – навстречу Аполлон. Довольный такой, а меня увидел – аж перекосился. Говорит: нет Громовержца на Олимпе. Убыл к какой-то новой любовнице. И ты, мол, лети-лети, найдутся для тебя дела. Ну, я, понятное дело, не полетел…

Да уж, конечно, выслушай Аполлона – и сделай наоборот. Я и с больной головой могу понять: Гермес за час излетал весь дворец Громовержца в поисках папы. Или не только дворец Громовержца. Ах, вот как… что, и остальные дворцы? И Олимп?

– Владыка… дядя. Его нет на Олимпе! Аполлон есть на Олимпе, а отца… Зевса… нет! Я… я, наверное, везде посмотрел, я даже в стойла к лошадям заглядывал… а его нет!! Ой.

Это уже в угол, покосившись на медленно двинувшийся оттуда двузубец. Хотя нет, двузубцем рано, сперва надо чем-то не таким тяжелым.

Например – взглядом.

– Зевса нет на Олимпе? У брата много дел. Может, он зачинает нового героя. Или испытывает гостеприимство очередного смертного. Или пошел прогуляться к скале Прометея – подкормить орла… – боль в висках накатила тупая, похмельная. Прикрыл глаза, запустил пальцы в мокрые волосы.

– Зевса нет на Олимпе, – подрагивающим голосом уточнил племянник. – А Посейдон на Олимпе есть. Я его своими глазами видел. И еще видел…

– Что?

– Колчан отца. Пока по Олимпу летал, видел…

– Где?

– У Посейдона.

Боль из висков бежала в страхе. Неслась прочь громоздким чудовищем, ошалевшим от страха перед молнией. Перед молнией из руки Громовержца.

Громовержца Посейдона.

Племянник стоял посреди моей спальни, отчаянно дергая себя за бродяжий хитон. В оранжевом свете факелов блестели сползавшие по щекам капли пота. По бешеным глазам племянника, по отчаянному, ничуть не косому взгляду было видно: не врет. И не ошибается.

– Колчан Зевса у Посейдона, – тихо повторил я.

Задрожал он или кивнул? Ладно, неважно.

– А Гера?

– Гера тоже пропала. То есть, я не знаю, где она, я не видел, я… я сразу к тебе…

– Да как ты вообще сюда попал, – проворчал я. Гермес не удержался от нервного смешка, и на миг начал напоминать прежнего Долия.

– Ну, двери у тебя не так уж сложно и запираются… – стиснул челюсти, подавил новую волну дрожи. – Владыка… они сделали это. Я знаю, чувствую, я же тоже по заговорам… они сделали это!

– Сам знаю, – буркнул я. Прикрыл лицо ладонью, чтобы в глаза не лезли настойчивые блики факелов, чтобы можно было думать в родной темноте.

Глупо было полагать, что они откажутся от идеи. После того, как мне удалось взбесить Посейдона проигрышем в гонке, Гермес, конечно, что мог сделал, чтобы рассорить Жеребца с Аполлоной и Герой. Еще, помнится, хихикал и обсмаковывал мелкие интрижки: в ход пошла и обидчивая Латона, и какой-то смазливый царек, на которого имели виды сразу Аполлон и Посейдон, и кровь Медузы, которая, благодаря хитростям того же Гермеса оказалась не где-нибудь, а в доме молодого лекаря Асклепия, сына Аполлона…

Вот только когда у троих общая цель – такая общая цель…

Значит, они все же поняли, что можно обойтись и без хтония. Что они там сделали с Зевсом – очаровали? усыпили? Сковали, прибрали молнии, самого куда-то сунули, может, вообще уже в Тартар сбросили…

Мысль продрала по коже ознобом, несмотря на духоту. Мысленно я потянулся к Бездне – нет, ее не открывали, не взывали, она не принимала новых жильцов, Зевс еще на Олимпе.

– Дядя… то есть, Владыка… я не знаю, что делать…

Эй, скульпторы, мастера росписей, кто там есть?! А ну, толпой сюда – и рисовать такое чудо: Гермеса с честными глазами. Такими честными, что хитрющая физиономия вот-вот не выдержит – расколется с непривычки.

– …пожалуйста…

Бред какой-то. Хочу туда, к плесневым кошмарам. К зеленой пушистой жути, прорастающей в грудь. Упасть на подушки, окунуться в душные объятия сна, нырнуть, как в воды Леты. Почему я вообще должен нестись на Олимп, вытаскивать братца, который набил оскомину и смертным, и титанам, и мне (мне – первому, между прочим)?! Не хочу я на Олимп. Спать хочу. Судить тени. Смеяться над тем, как Посейдон, Арес и Аполлон будут колошматить друг друга за олимпийский престол…

«Ну-ну, невидимка», - хмыкнули позади.

– Почему ты думаешь, что я буду тебе помогать?

Гермес вскинул брови, развел руками: а разве нет?! Кто кинулся отвлекать Посейдона от заговора? Влез в тушку смертного басилевса, взошел на колесницу? Кто не поддался на посулы Аполлона, хотя мог бы встать на сторону заговорщиков? Кто сам же говорил племяннику, что не хочет видеть Жеребца на престоле?!

– Ты забываешь, что у меня есть другой выход.

Тот самый, которого ты, племянник, так боишься. Шлем всегда при мне, и как только Зевс окажется в Тартаре – Посейдон, или Аполлон, или кто еще, не станут преградой для невидимки.

Долий слабо улыбнулся. Покачал головой.

– Циклопы давно сковали хтоний, Владыка. За эти столетия ты мог тысячи раз захватить власть над Олимпом. Я не верю, что тот, кого в Титаномахию прозвали «незримым гневом», за столько лет не догадался использовать невидимость в своих целях. Ты мог бы сесть на трон Олимпа сразу же после жребия, если бы хотел. Почему ты не хочешь?

«Умный мальчик», – ласково пропела Ананка. Да уж, поумнее некоторых бывших лавагетов. Которые взяли жребий, а сесть на трон на Олимпе – и не подумали. Удовольствовались ролью подпорки под дверь Тартара.

Я встал, облекаясь в черный короткий хитон – чем легче, тем лучше, сандалии пойдут с кожаной подошвой, пояс простой – не с визитом по тронным залам, небось. И не на пир.

– Ты, случайно, с Парнаса не навернулся? Не слышал, что аэды поют? Характер у меня скверный. Кроме как здесь – нигде бы не ужился.

Призвал со столика хтоний, двузубец из угла. Факелы по стенам приветственно полыхнули.

– И вообще, куда на мне Олимп, я всю жизнь в стороне. Сижу, наблюдаю, мудрости набираюсь, ни во что не впутываюсь…

Племянник оценил и невесело заржал, делая шаг вслед за мной.