— Может ли милиция арестовать ни в чем не повинного человека, заключить его в КПЗ, потом перевести в следственную тюрьму, там продержать две недели и доставить в другой город в суд? Скажите, может?

— Нет, конечно, — ответил я Алексею Николаевичу.

— Если все, что вы говорите, — истина, то это чудовищно. За такое…

— И тем не менее это факт. Человек же пострадавший — перед вами. И никто никаких мер не принял. И я, и наш институтский треугольник требуем: помогите наказать нарушителей закона.

Все оказалось именно так. Или почти все. Действительно, однажды к Нифонтову пришли два человека в синей форме и пригласили его в Киевское районное отделение милиции г. Харькова. Оттуда с первым же этапом Алексея Николаевича отвезли в г. Белгород и доставили под конвоем в народный суд…

Верно и то, что Нифонтов возмущался, требовал незамедлительно его освободить, грозил это дело так не оставить. Алексею Николаевичу объяснили, что есть постановление народного суда и соответствующее предписание милицейского начальства. Так что все законно, и арестованному во избежание возможных осложнений лучше вести себя культурно. Тот, надо отдать ему должное, совету внял, и в дальнейшем никаких трений с сопровождающими лицами у него не возникало. О милиционерах и конвойных осталось у него самое хорошее воспоминание.

Но сам факт ареста Алексей Николаевич забывать не собирался.

Да и кто бы из нас, читатель, не возмущался на месте Алексея Николаевича? Кто бы не метал громы и молнии на беззаконников, самоуправцев и т. д.? Кто бы не требовал «вскрыть всю неприглядность судебных органов?»

«Треугольник» института — директор, секретарь партбюро и председатель месткома — присоединил возмущенный голос к голосу члена своего коллектива по поводу «действий председателя народного суда», а также и формального отношения Белгородского областного суда, которые, «не вникнув в дело», и т. д. и т. п.

Но невиновен ли А. Н. Нифонтов?

Сосредоточив все внимание на следствиях, как сам «пострадавший», так и его покровители упустили из виду причины. А это несколько меняет дело. Поворачивает его на 180 градусов. Как в случае с унтер-офицерской вдовой. Высекла-то она сама себя. Примерно это же действие совершил над своей особой Алексей Николаевич, конечно, сам того не желая, хотя, если бы пожелал и подумал, мог бы предугадать последствия.

А. Н. Нифонтов до прихода в институт несколько лет работал в Белгородской области директором Яковлевского рудника. Главным геологом там был Н. В. Межегокский, человек, надо сказать, беспокойный, критичный, может быть, даже порой излишне придирчивый. Он частенько, как принято говорить, сигнализировал о непорядках, довольно резко выступал на собраниях и совещаниях. Доставалось и директору, что при всей любви нашей к критике не очень-то многим нравится.

По этой или по другой причине между директором и главным геологом пробежала черная кошка. Склочная к тому же. Начался затяжной конфликт.

Нет нужды вдаваться в подробности и устанавливать, когда прав, а когда не прав был Межегокский. Как-то в местной газете его назвали склочником. Потом дали выговор по партийной линии. Вроде неправ. Но бюро обкома партии отменило решение райкома о выговоре Межегокскому и признало, что большинство его критических замечаний было справедливо. Значит, прав. Но, повторяю, не в этом дело. А. Н. Нифонтова раздражало поведение подчиненного, а потом (Межегокский был уволен по сокращению штатов) уже просто гражданина Межегокского. И директор обвинил бывшего подчиненного в очень серьезных безнравственных поступках без всяких к тому оснований. Бросил даже упрек, что Межегокский в свое время погубил многих людей. Тот заявил в народный суд Яковлевского района. Первоначально отказались возбудить дело.

Раз, другой, третий. Все же факт клеветы был налицо, и областной суд решил возбудить против Нифонтова уголовное дело по ст. 130 Уголовного кодекса РСФСР.

Вот теперь только мы подошли к причинам тех следствий, которые вызвали возмущение тов. Нифонтова и его руководителей.

Итак, А. Н. Нифонтова, к тому времени сотрудника Харьковского института, вызвали в качестве подсудимого в г. Белгород. Он не явился.

— Был в командировке, — объясняет Алексей Николаевич.

— Как только вы вернулись, безусловно, сразу же дали о себе знать? Явились к судье? Или позвонили по телефону? Письмо послали?

— Видите ли…

Назначили судебное заседание на другой день. Вызвали тех же 13 свидетелей по делу. Объявил председательствующий об открытии процесса. И тут же — о его закрытии. Подсудимый не явился. И никакого объяснения не прислал. Не приехал, и все…

В третий раз собрался высокий суд. Перед этим, по просьбе товарищей из г. Белгорода, харьковские милиционеры нанесли визит на квартиру Алексея Николаевича.

— Вам надо быть в суде, — говорили представители власти. — Уже третий раз вас вызывают. Некрасиво получается.

— Никуда не поеду, — ответил Нифонтов. — Так и скажите. И вообще не дело суда разбирать эту историю. Пусть партийные органы разбираются.

— Очевидно, суду видней. Наше дело — вас туда доставить.

— И не думайте, моей ноги там не будет.

— Могут доставить принудительно.

— Пусть попробуют…

Примерно так протекала аудиенция, которую дал Алексей Николаевич представителям власти, правда, в изложении одной стороны.

На четвертый вызов Алексей Николаевич откликнулся: сказал, что не приедет, потому что дочка заболела. Попросили прислать соответствующие документы, но просьба осталась без ответа. Не обратил никакого внимания обвиняемый и на пятый вызов, хотя теперь его лично приглашал даже председатель Белгородского областного суда. Обещал явиться и — не явился.

Только шестая попытка судей встретиться наконец с подсудимым увенчалась успехом. Он, как мы уже говорили, прибыл в Белгород не один, а с сопровождающими его лицами согласно статье 247 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР.

Вот так был совершен «акт насилия над личностью», о коем с возмущением сообщалось в разные инстанции, в том числе и в газету «Известия».

Что тут говорить: провести несколько дней отнюдь в неизысканном обществе, предстать перед всем честным народом в сопровождении конвоя — не лучший вариант общения гражданина с законом. И физически неудобно, и морально тяжело. Хочется бить себя в грудь кулаком и возмущаться: «Что я, убийца? Вор? Опасный преступник?» — что и делал Алексей Николаевич.

— Но поставьте себя на место судей, — говорю ему. — Как бы вы поступили?

— Видите ли, не обязательно же крайности…

— Верно. Но ведь это на шестой раз…

— …У меня диссертация почти готова… Я занят серьезным делом… В Отечественной войне участвовал… Надо же уважать личность…

— Почему же она не должна уважать закон?

На этот вопрос ответа не следует…

Валентине Федоровне К. в суде не довелось выполнить функции общественного защитника. Но надо отдать ей должное — подготовилась она хорошо. Даже не столько, на мой взгляд, защитительную речь подготовила, сколько обвинительную — на тему о безответственности служителей правосудия.

— Позвольте, кто же безответственно поступил прежде всего? — перебиваю Валентину Федоровну.

— Тот, кто дал санкцию на задержание нашего сотрудника, — слышу безапелляционный ответ.

Председатель месткома, одна из сторон «треугольника», придерживается той же точки зрения.

— Мы живем в цивилизованном мире, — начинает он. — Неужели судья не мог позвонить в институт? Написать нам бумагу? Неужели мы бы не приняли мер?

Директор института также возмущен действиями милиции и суда.

— Верите, мы даже ничего не знали. И вдруг слышу: «Нифонтов арестован». Как гром с ясного неба. Все же начальник лаборатории, ведущий работник, а с ним так…

— Простите, а он с законом как? С властью? С судебными органами? — пытаюсь найти общий язык с защитниками Нифонтова. — Не он ли все-таки сам себя высек?

Общего языка не находим. Правда, директор делает ход конем: