— И тем не менее это факт, — грустно отозвался бархатный голос, — я действительно священнослужитель, или, как вы изволили выразиться, поп.

Удивленный Павел Иванович даже немножко растерялся.

— Гм. И что же вам от меня надобно, отец... э... Серафим?

— Мне удалось побывать вчера на вашей лекции в клубе текстильщиков, — ответил священник. — Тема лекции, если не ошибаюсь, была «Сотворение мира и происхождение праздника рождества». Кажется, так? Я, разумеется, был не в рясе, чтобы не привлекать внимания публики к своей особе. Так вот: слушал я вас очень внимательно и ушел из клуба с чувством жгучего стыда.

Налимов приосанился и издал короткий удовлетворенный смешок. Разговор начинал ему нравиться.

— Да уж, — заметил он, усмехаясь, — лекции на антирелигиозные темы, не хвалясь скажу, особенно мне удаются. Я вас понимаю: слушать меня служителю культа не очень приятно. Многие мои слушатели утверждают...

— Вы меня не так поняли, — деликатно прервал его отец Серафим, — я действительно испытывал чувство стыда. Но не за себя, а за вас.

Внештатный лектор даже подпрыгнул от неожиданности на своем стуле.

— Что-о-о? — оскорбленно возопил он. — Вы полегче, отец Павсикакий или как вас там...

— Отец Серафим. А стыдно мне было потому, что вы плохо знакомы с предметом своей лекции. Беретесь разоблачать религию, цитируете библию, приводите примеры из евангелия, а сами даже не изволили с оными священными книгами как следует познакомиться.

Налимов сразу повеселел. В зрачках его зажглись злые огоньки. Ну, держись, поп!

— Понимаю, все отлично понимаю! Признаюсь, я ждал такого разговора. Но я противник вам не по зубам. Сила моей логики...

— Да не о том речь, — досадливо перебил его священник, — речь идет о ваших грубых ошибках.

— Каких, извольте спросить?

— А вот слушайте. В своей лекции вы раза три упомянули якобы библейское выражение «Из Павла сделать Савла». Это же вранье! В библии сказано совсем наоборот. Из Савла сделать вашего, по-мирски говоря, тезку — Павла.

В ответ послышался злобный смех Налимова.

— Че-пу-ха! Разумеется, не исключено, что я допустил оговорку. Однако что значат эти ничтожные детали по сравнению с главным — отрицанием самого существования творца вселенной?

— Хорошо, оставим Савла, — кротко согласился священник. — Вот вы еще изволили упомянуть, что один из сыновей Исаака, а именно Исав, видел во сне лестницу. Это тоже ошибка. Лестницу во сне видел Иаков, а вовсе не Исав.

— Блох ловите, почтеннейший! — нервно захихикал Павел Иванович. — Да плевать мне с высокой горы на этих Исааковых недоносков и их сновидения. Не в них суть.

— Совершенно правильно, — охотно согласился его оппонент. — Суть, конечно, не в них. Но коли уж вы о них поминаете, вы обязаны быть точным. Это же элементарно! Далее: вы говорили, что Христос якобы приказал Солнцу остановиться.

Внештатный лектор вместо трясины неожиданно обрел под ногами твердую почву.

— А что, неправда? — торжествующе закричал он в трубку. — Именно Иисус отдал такое идиотское приказание. Сам читал!

— Плохо читали! Да, такое распоряжение давалось. И действительно Иисусом. Но только не Христом, а Навином, еврейским военачальником. Хе-хе! По-мирски говоря, Федот, да не тот. А в конце, у меня где-то записано, вы даже спутали деву Марию с Марией Магдалиной.

У Налимова перехватило дыхание. Не хватало слов. Он только яростно поводил глазами. Этот поп прижал его буквально к стене. Хотелось сказать ему что-нибудь едкое, уничтожающее, чтобы разом оставить за собой поле битвы. Но, как назло, ничего путного в голову не приходило. И он, известнейший всему району лектор, как школьник, пойманный у чужой сахарницы, выкручивается теперь и лепечет какой-то вздор в свое оправдание.

— Ну хватит! — резко оборвал он. — Провокационная сущность ваших замечаний, гражданин, мне совершенно ясна. И я прекращаю этот нелепый разговор.

— Согласен, — ответствовал оппонент, — только запишите где-нибудь на будущее в своей записной книжке, что «Исайя ликуй!» поют не на крестинах, а на свадь...

Павел Иванович с треском бросил трубку на рычаг. Едва успел он это сделать, как в комнату ворвались два хохочущих человека, его коллеги.

— Я занят, — буркнул он недовольно.

Однако вошедшие бесцеремонно уселись на его стол и, болтая ногами, насмешливо спросили:

— Как поживает отец Серафим?

Розовая краска залила лицо Налимова.

— Какой отец Серафим? — переспросил он, похолодев.

— Который из Знаменской церкви и звонил тебе сейчас.

— Никто не звонил, — сконфуженно ответил Павел Иванович. — Все ваши идиотские выдумки.

— Нет, брат Налимов, не выдумки. Ха-ха-ха. Это же мы тебе звонили.

Пораженный Налимов выпучил глаза. Так это был всего-навсего розыгрыш!..

— Вы... вы... в рабочее время осмелились!.. — задыхаясь от обиды, выкрикнул он. — Да я вас к ответственности привлеку!

Коллеги мгновенно прекратили смех.

— Эх, Павел! — сказал один из них. — Да как ты не сообразил, что настоящий поп никогда не упрекнет лектора за неточности и ошибки. Ему же выгодно, когда тот ошибается. А ты — нас к ответственности! Спасибо должен сказать.

Не отвечая. Налимов помчался на второй этаж, где помещался кабинет председателя исполкома.

И вот результат: на обоих коллег были наложены взыскания. Но с этого самого дня райисполком отказался от услуг внештатного лектора Налимова.

Тихий ангел

После ужина и вечернего чая приехавшая к нам из деревни погостить бабушка долго гладила меня по голове перед сном, крепко поцеловала, а в заключение шепнула:

— Завтра, Костенька, у тебя большой праздник. День ангела!

— А что это такое? — спросил я с любопытством.

— День ангела, имя которого ты носишь, — пояснила бабушка, — завтра все должны тебя поздравлять, делать подарки, а потом за уши тащить.

Последняя перспектива, по правде сказать, в восторг меня не привела. Получать гостинцы — вещь, конечно, приятная. Однако почему она обязательно должна сопровождаться дранием ушей, которые, к слову сказать, у меня и без того большие и красные? И каков из себя этот самый «мой ангел»? Я не раз слышал, как взрослые шутили при внезапно наступившей паузе — мол, «тихий ангел пролетел». Интересно, а есть ангелы-драчуны?

— Бабушка, мой ангел тоже тихий, — авторитетно сказал я.

— Голубиной кротости, — подтвердила бабушка, — хороший тебе ангел достался.

— А кто он был при жизни?

— Император.

Тут я остро ощутил весь ужас своего положения. Дело в том, что с неделю тому назад нашему пионерскому отряду торжественно присвоили имя «Борцов революции». А я, руководитель звена, начинаю якшаться с императорами, злейшими врагами революции. И я категорически заявил бабушке:

— Я этого контрреволюционера завтра праздновать не буду. Он рабочие демонстрации расстреливал, а я его должен своим тихим ангелом считать? Дудки!

Бабушка всплеснула руками. Седые волосы вылезли у нее из-под платка. Губы задрожали.

— Опомнись! Нельзя такие слова о своем родном ангеле говорить. Про своего небесного покровителя надо говорить с благоговением. Ох, грехи-то какие! Преподобный и кротчайший отче Константине, моли бога о нас!

Краешком глаза я заметил, что папа оторвался от газеты и вслушивается в наш разговор. Потом папа усмехнулся.