Поли сел за руль и, обернувшись, сказал:

— Значит, едем?

— Куда?

— В Греппо.

Орест вскинулся:

— Что мы, с ума сошли? Я хочу спать.

Я тоже возразил, что в такое время нелепо ехать бог знает куда.

— Еще не рассвело, — сказал Поли. — Сейчас без чего-то четыре. В пять будем там.

Мы оба закричали, что у нас есть дом.

— Отвези нас в город, — сказал Орест. — В Греппо съездим как-нибудь в другой раз.

Я шепнул ему:

— А он нас не угробит?

Орест повторил:

— Я хочу спать. Высади нас у Новых Ворот.

Мы поехали в Турин. Машина мчалась плавно и уверенно. Пьеретто, сидевший рядом с Поли, так и не раскрыл рта.

Мы ехали по освещенным, но пустынным проспектам. Орест сошел на улице Ниццы, у пассажа. Вылезая, он сказал Поли: «До свиданья». Через минуту высадили и меня у моего подъезда. Я попрощался и сказал Пьеретто: «Завтра увидимся». Машина, в которой они остались вдвоем, тронулась и унеслась.

Днем мы корпели над книгами, готовясь к экзаменам; в особенности Орест, который изучал медицину. Мы с Пьеретто учились на юридическом и усиленные занятия отложили на октябрь: ведь право схватывается с налету и не требует работы в лаборатории. А вот Орест вкалывал и даже не всегда ходил с нами гулять по вечерам. Но мы знали, где его найти в обед: у него дом был в деревне, и в Турине он снимал комнату, а столовался в траттории.

На следующий день после нашего ночного колобродства я пошел к нему. Он сидел в траттории и грыз яблоко, прислонившись спиной к стене и облокотись на портфель. Поздоровавшись, он спросил, видел ли я уже Пьеретто.

Было жарко. Мы, обмахиваясь, поговорили о нашем плане — отправиться на каникулы втроем в селение Ореста. Дом у него был просторный, мы бы там весело провели время. Но мы с Пьеретто хотели идти туда пешком с рюкзаком за плечами.

Орест сказал, что это ни к чему: нам и без того еще надоест деревенская глушь и жара.

— Почему ты спросил о Пьеретто?

— Неужели ты думаешь, — сказал Орест, — что он спал этой ночью?

— Может, он занимается?

— Возможно, — сказал Орест. — С Поли и его машиной. Разве ты не заметил, как они спелись?

Тут мы заговорили о прошлой ночи, о Поли, обо всем его странном поведении.

Орест сказал, что не надо удивляться. Они с Поли говорили друг другу «ты», хотя отец Поли был важной шишкой в Милане, командором и очень богатым человеком, владельцем огромного имения, куда никогда не приезжал. Поли вырос в этом имении, где проводил каждое лето с целой оравой мамок и нянек, с каретой и лошадьми, и только когда сменил короткие штанишки на брюки, смог поступать по-своему, выходить из усадьбы и знакомиться с людьми из округи. Два или три охотничьих сезона он вместе с другими ходил стрелять бекасов. Он был славный малый и с головой. Только твердости ему не хватало, это верно. За что ни возьмется бросит на середине, ничего не доводил до конца.

— Этих людей такими делает жизнь, которую они ведут, — сказал я. — Они становятся капризными, как женщины.

— Но ведь он все понимает, — сказал Орест. — Ты слышал, что он говорил о людях своего круга?

— Это он просто так говорил. Он был пьян.

Орест покачал головой и сказал, что Поли не был пьян — пьяные ведут себя не так.

— Может быть, три дня назад он действительно напился и набезобразил. Но теперь с ним что-то похуже. Пьяный вызывает у людей симпатию.

Оресту случалось отпускать такие неожиданные замечания.

— Он не нападал на людей своего круга. Он нападал на тех, кто нажил деньги, а жить не умеет, — сказал я. — Ты его друг. Ты бы должен был его знать.

— Ты же понимаешь, что это за дружба, — сказал Орест. — Вместе охотиться — все равно что вместе в школу ходить. Моему отцу это было лестно.

Он допил свой стакан, и мы ушли. Огибая здание, где помещалась траттория, на залитой солнцем улице, я заметил вскользь, что Пьеретто нахамил Поли.

— У него такая манера смеяться, что кажется, будто он плюет тебе в лицо. Он не придает этому значения, но люди обижаются.

— Кто его знает, — сказал Орест. — Я никогда не видел, чтобы Поли обижался.

Вечером ни Орест, ни Пьеретто не пришли на наше обычное место встречи. Я в тот год, когда оставался один, не знал, куда себя деть. Вернуться домой и сесть заниматься было бессмысленно; я слишком привык жить общей жизнью с Пьеретто, болтать с ним и шататься по улицам; в воздухе, в движении, в самой темноте было что-то такое, чего я не мог понять и от чего мне было не по себе. Меня всегда в таких случаях подмывало пристать к девушке, или завернуть в какой-нибудь подозрительный кабак, или же выйти на проспект и шагать, шагать до самого утра бог знает куда. Иногда я в нерешительности останавливался на углу и простаивал там чуть не час, злясь на самого себя.

Но в этот раз вышло не так плохо. Недавняя встреча с Поли избавила меня от излишней разборчивости. Я говорил себе, что всегда и везде есть счастливчики, которые, даже если это никчемные люди, дурее меня, наслаждаются жизнью больше, чем я, не гоняться же за ними. Мать и отец, сельские жители, обосновавшиеся в городе, не сознавая этого, внушили мне: сумасбродства бедняков тебе будут доступны, но сумасбродства богачей — никогда. Понятно, бедняки не значит голодранцы.

Я провел вечер в кино, но время от времени мои мысли возвращались к Поли, и это отвлекало меня и не давало спокойно смотреть картину. Когда я вышел, мне еще не хотелось спать, и я прошелся по безлюдным переулкам, вдыхая свежий воздух и глядя на звезды. Я родился и вырос в Турине, но в этот вечер я думал о выходивших прямо в поле улочках большого селения, где прошли молодые годы моих родителей. А вот Орест жил в таком селении и собирался вскоре вернуться туда. Вернуться навсегда. Ни к чему другому он не стремился. Он мог бы, если бы захотел, остаться в городе. Но какая разница?

Когда я входил в свой подъезд, меня кто-то окликнул. Это был Пьеретто, который, отделившись от стены противоположного здания, пересек улицу и подошел ко мне. Он был не прочь постоять, поболтать — спать ему еще не хотелось. Раньше он не показывался потому, что весь день был с Поли. Остаток ночи они колесили за городом; к утру оказались у озер, на солнцепеке. Поли стало плохо, и, вылезая из машины, он шмякнулся наземь, похоже было — солнечный удар. Потом оказалось, Поли нанюхался кокаина, у него было отравление. Пьеретто позвонил по телефону в ту гостиницу, где Поли остановился в Турине; ему кто-то ответил, чтобы он позвонил в Милан. «У меня на это нет денег!» — крикнул Пьеретто. Тогда один священник, который умел водить машину, сел за руль, и они отвезли Поли в Новару. Там один доктор привел его в чувство — дал ему какое-то лекарство, от которого его прошиб пот и вырвало; потом Пьеретто поругался со священником, который обвинял его в том, что он совратил своего товарища. Наконец Поли все уладил, заплатил доктору, заплатил за телефон и за завтрак, и они отвезли священника домой, рассуждая с ним по дороге о грехах и об аде.

Пьеретто был в прекрасном настроении. Ему доставили удовольствие сумасбродства Поли, доставила удовольствие прогулка, доставила удовольствие физиономия священника. Теперь Поли поехал принять ванну и переодеться; тут еще была замешана одна синьора, какая-то фурия, которая гналась за ним от Милана до Турина и осаждала его в гостинице, добивалась разговора с ним, посылала ему цветы.

— Может, он немножко чокнутый, — сказал Пьеретто, — но парень не промах. Умеет развлечься за свои деньги.

— Всему есть границы, а он удержу не знает, — сказал я. — Пустой человек.

Тут Пьеретто принялся объяснять мне, что Поли ведет себя ничуть не хуже нас. Мы, бедняки-обыватели, проводим ночи, сидя на скамейке и разговаривая, спим с продажными девками, пьем вино, а ему по средствам наркотики, свобода, шикарные женщины. Богатство — это сила. Вот и все.

— Ты с ума сошел, — сказал я. — Мы думаем, стараемся вникнуть во все. Я, например, хочу понять, почему мне доставляет удовольствие гулять. Или, скажем, тебя тянет в Турин, а мне нравится подниматься на холм, нравятся запахи земли. Почему? Поли на такие вещи наплевать. Он пустой человек, вот и Орест то же самое говорит.