— Нисколько. Так вот, излучение плюс раствор создают условия, при которых клетки должны ожить — в том смысле, как я говорил, то есть начать обмен веществ, если в них сохранилась способность к этому.
— Но ведь они уже ожили, — с удивлением сказал Владилен. — Почему же вы говорите «должны»?
— Потому что я всё время думаю о тех клетках, которые находятся внутри тела, — Люций улыбнулся. — Вы видели его, так сказать, снаружи, внешне. Ио считает, что и внутренние клетки также ожили. Показания приборов как будто подтверждают его мнение. Что-то происходит, но что?.. Никакой прибор не заменит глаза и скальпель.
— Что вы намерены делать в ближайшем будущем?
— Пока продолжать нынешний режим, но без мозга. На днях, вынем его из черепа. А тело останется в растворе. По нашим расчётам, должен настать момент, когда все клетки тела вернутся к жизни.
— И тело будет живым?!
Люций пожал плечами.
— Что понимать под словом «живой»? — спросил он, точно ожидая ответа от собеседника. — Как ни странно, на этот вопрос всё ещё нельзя дать определённого ответа. Клетки тела, может быть, отдельные ткани, будут живыми, но организм в целом, конечно, останется мёртвым, в том смысле, как это понимается сейчас. Вообще для жизни многоклеточного организма характерно взаимодействие всех его частей, создаваемое работой мозга и нервной системы. Может быть, здесь проходит грань между «живым» и «мёртвым»? Для нас, биологов, эта грань стала настолько неясной, что часто нельзя сказать, что перед нами — живое или мёртвое. Для жизни организма, называемого «человек», жизни разумного существа, требуется уже сознательная работа головного мозга. Это ещё одна «грань». Может быть, принять за основу её? Так делает Ио. Но вернёмся к телу, находящемуся в лаборатории. Мы хотим довести его до состояния, в котором находится тело только что умершего, до начала разложения. Этим самым мы как бы вычеркнем все две тысячи лет, в течение которых это тело находилось в стадии разложения.
Люций замолчал и задумался. Владилен ждал продолжения, но, видя, что его собеседник как будто забыл о нём, решился задать следующий вопрос:
— А если это тело вынуть из раствора, что произойдёт с ним тогда?
— Тогда начнётся нормальный процесс разложения тканей. В теле Волгина, будем называть его так, этот процесс остановился благодаря герметической оболочке, в которую было заключено тело, но всё же происходил в своё время. Насколько глубоко он успел проникнуть, мы не знаем, но уверены, почти уверены, — поправился Люций, — что «владилин» должен ликвидировать последствия. В этом убеждает нас то, что не видно и не было видно никаких внешних признаков разложения. Но вполне возможно… с этим никак не хочет согласиться Ио, что эти признаки находятся внутри тела. Тогда у нас ничего не должно получиться. Но приборы… действительно… очень странно… — Люций замолчал. Через минуту он заговорил снова, обычным голосом и, как всегда, точно формулируя свои мысли: — Должен сказать, что с телом Волгина произошло что-то, чего мы никак не можем понять. Как бы быстро ни положили его в гроб после смерти, как бы быстро ни запаяли этот гроб, разложение должно было оставить гораздо большие следы, чем это произошло в действительности. Ведь после того, как гроб был запаян, процесс разложения продолжался некоторое время за счёт кислорода, находящегося в тканях тела. Не положили же Волгина в гроб живым! В чём тут дело? Можно подумать, что запаянный гроб подвергали сильному нагреву. Это очень счастливое обстоятельство для нас, но как это могло произойти? Нельзя же допустить, что гроб действительно для чего-то нагревали. Мы запрашивали геологов — никаких процессов в недрах земли, при которых происходило бы выделение тепла, за все эти века не возникало в данном пункте. Значит, в земле гроб не мог нагреться.
— Может быть… пожар, — нерешительно заметил Владилен.
— Возможно. В то время это было вполне возможно. Но в конце концов это не так уж и важно. Налицо факт, что тело почти не затронуто разложением. И этот факт — основа всех наших планов.
— Вы не могли бы в самых общих чертах рассказать об этих планах?
— Вы уже кончили завтракать? — вместо ответа спросил Люций.
— Да, я сыт, спасибо! — ответил Владилен. Он слегка поклонился в сторону Мэри, которая всё время молча слушала, не произнося ни слова. Молодой астроном заметил, что её настроение, отличное в начале завтрака, испортилось после слов Люция о том, что из тела на днях вынут мозг.
Мэри ответила кивком головы.
— Тогда пройдём в сад, — предложил Люций. Он посмотрел на дочь, подошёл и поцеловал её в лоб. — Каждая профессия, — сказал он, — имеет свои приятные и неприятные стороны.
Он первым вышел из комнаты. Владилен последовал за ним.
Спустившись по ступеням веранды, Люций подошёл к скамье, стоявшей в тени мангового дерева.
— Я люблю это место, — сказал он, жестом предлагая Владилену сесть рядом с ним. — Здесь как-то особенно чист и приятен воздух. Вы хотите знать наши планы. Мы не делаем из них тайны. Но, чтобы вы лучше поняли, мне придётся начать издалека.
— Я готов слушать вас до утра, — сказал Владилен. Несколько минут Люций молчал, точно собираясь с мыслями. Владилен понял, что его снова захватили какие-то вопросы, не имевшие отношения к тому, что он хотел рассказать. Такому неквалифицированному слушателю, как Владилен, Люций мог прочесть целую лекцию без всякой подготовки.
— Смерть! — задумчиво начал Люций. — Много загадок, до сих пор не разгаданных наукой, таит в себе это простое и всем знакомое слово. Одно из самых первых в человеческом языке. Внешне смерть проста. Это остановка деятельности сердца, которое прекращает подачу крови, а с нею и кислорода к клеткам тканей. Я говорю о смерти человека и других млекопитающих позвоночных животных. Не получая кислорода, клетки умирают, ткани начинают разлагаться. Вот и всё. Видите, как просто. Проще быть не может. Но это только на первый взгляд. Вопрос в том… впрочем, не будем отвлекаться. В медицине различают смерть клиническую и смерть биологическую. Первая — это ещё не окончательная смерть. Она характеризуется только остановкой сердца. После неё можно вернуть человеку жизнь. Первым, кому удалось это сделать, был профессор Неговский, живший в первом веке коммунистической эры. Профессор — это научное звание того времени. Теперь оно почти забыто, — пояснил Люций. — В то время считали, что клиническую смерть отделяют от биологической, то есть окончательной, шесть минут, после которых происходят уже необратимые изменения в клетках головного мозга и центральной нервной системы. Профессору Неговскому удался его опыт потому, что случай привёл его к умершему человеку через одну минуту после остановки сердца и он имел в своём распоряжении ещё достаточно времени. Этот промежуток между клинической и биологической смертью называют с тех пор «мнимой смертью». Вот здесь и таится бесчисленное количество загадок, над решением которых бьются поколения учёных, вплоть до наших дней. Чем дальше проникала наука в тайны клетки, тем продолжительнее становился период «мнимой смерти». Настойчивый труд биологов продлил его от шести минут до трёх часов. Мы добились того, что в течение трёх часов после остановки сердца человека можно вернуть к жизни, — в голосе Люция звучала гордость. — Правда, теперь, когда побеждены все болезни сердца и оно является самым долговечным из органов человеческого тела, случаев вернуть к жизни умершего от остановки сердца давно не представлялось. Это, конечно, очень хорошо, но всё же лишает нас возможности проверить на практике новейшие открытия. А это уже плохо. Нам надо знать, где находится предел «мнимой смерти». Ведь не может же быть, чтобы таким пределом являлись три часа, о которых я говорил. Предел находится гораздо дальше, но где?.. Человек должен победить смерть. Это не значит, что люди станут бессмертны, такое предположение бессмысленно. Но они должны жить столько, сколько позволяет им их тело, то есть триста, триста пятьдесят, может быть, четыреста, но никак не двести лет, как сейчас. То, что люди умирают раньше, чем следует, это вина нашей науки, моя вина в том числе. Мы мало работаем. Чего бы это ни стоило, мы должны дать человеку полный срок его существования. И это будет сделано!