Не сон, не галлюцинация, а реальная и несомненная действительность…
«Всё же, — почему-то подумал он, — двери должны быть. Ведь кто-то входил ко мне. Вероятно, дверь находится позади, там, куда я не могу заглянуть».
Несколько раз повторил он про себя эту фразу, черпая успокоение в мысли, что кто-то приходил, значит, придёт ещё раз. Они один, вокруг него есть люди. Они, конечно, знают, что означает всё окружающее, и объяснят ему, когда придёт время…
Скорей бы!
И он нетерпеливо прислушивался, ожидая шагов, которые однажды уже слышал.
Но всё было тихо, так тихо, что удары взволнованного сердца казались ему громкими, как удары маятника больших часов, стоявших в его квартире с тех пор, как он себя помнил, и равномерный перестук которых был неразрывно связан для него с воспоминаниями детства.
Никто не приходил.
Время шло, не внося никаких перемен. Много раз он засыпал и снова просыпался для бесплодного ожидания.
Всё, что окружало его, словно застыло в неподвижности раз и навсегда. Только едва заметные колебания света на куполе, вспыхивавшие на нём искры говорили о существовании движения и жизни там, за пределами павильона.
Постепенно его стало охватывать отчаяние. Сколько ещё предстояло ожидать в мучительном одиночестве?
Должны же наконец прийти люди, принести ему хотя бы пищу.
«Но как меня могут кормить, — подумал он, — если я не могу пошевелить губами? Вероятно, применяют какое-нибудь искусственное питание».
Что его как-то кормят, было ясно и по внешнему виду тела, и потому, что голода он не ощущал.
«Я ни за что не засну больше, — решил он однажды. — Дождусь прихода людей. Во что бы то ни стало я должен увидеть кого-нибудь».
Сколько времени надо было ждать? Он совершенно не знал этого.
Но ничего другого, кроме терпеливого ожидания неизвестной минуты, ему не оставалось. Он был абсолютно беспомощен и ничем не мог воздействовать на окружающее, не мог изменить его по своему желанию. Он находился в полной власти неведомых ему людей, которые лечили его (это было совершенно очевидно) с помощью каких-то необычайных способов. Когда сочтут нужным прийти эти люди, оставалось неизвестным. Может быть, они намеренно ожидали, чтобы больной заснул, наблюдая за ним откуда-то, скорее всего, сзади.
В этот раз он долго боролся со сном, решив добиться поставленной перед собой цели, но в конце концов всё же заснул, не дождавшись.
Открыв глаза, он увидел то же помещение, но тотчас же понял, что произошла разительная перемена.
Пол и купол, бывшие столько времени темно-голубыми (он был уверен, что это их обычный, постоянный цвет), стали неизвестно каким образом молочно-белыми, и в павильоне было гораздо светлее.
Мало того. Синее покрывало, под которым он лежал, и синяя подушка были заменены белыми. И такого же цвета оказалась теперь поверхность его ложа.
Всё стало белым, как только что выпавший снег, и лишь его собственное тело оставалось прежним — золотисто-коричневым.
Он не успел ещё до конца осознать происшедшую перемену, как услышал слабый, но совершенно отчётливый звук — точно где-то далеко прозвенел звонок.
И он сразу узнал этот звук, тот самый, который он слышал, когда лежал ещё с закрытыми глазами, — звук, вернувший ему ощущение жизни и характер которого он тщетно старался вспомнить. Это был тот же звук, за которым, во второй раз, раздались шаги человека.
Наконец-то!
Сейчас он всё узнает!
И вот прямо перед ним нижняя часть купола внезапно раздвинулась, образовав проход. В помещение кто-то вошёл. Стена тотчас же сомкнулась за ним, но в глаза лежавшего человека успел ударить яркий свет оттуда, из-за пределов купола, служившего для него границей внешнего мира. Этот свет был так ярок, так ослепителен, что глаза сами собой закрылись.
И снова, как в давно прошедший день, он услышал приближавшиеся шаги. Совсем так же, как тогда!
Нет, на этот раз он не потеряет сознания!
Он открыл глаза.
Вошедший стоял в двух шагах.
В одно мгновение лежавший человек успел рассмотреть своя гостя (было бы вернее сказать — хозяина) с головы до ног.
И вместо облегчения от того, что исполнилось его желание и к нему пришёл наконец другой человек, он почувствовал вдруг тревогу.
Во всём облике вошедшего, в каждой черте его лица и фигуры, в каждой подробности необычайной одежды лежавший человек увидел чужое. Он сразу, всем существом, каждой клеточкой тела почувствовал, что незнакомец глубоко чужд ему, что это существо, имеющее все внешние признаки обычного человека, не имеет с ним самим ничего общего, что они совершенно различны, как должны быть различны жители разных планет.
Незнакомец был очень высокого роста, с могучей фигурой атлета. На плечах, достойных Геркулеса, помещалась голова, которая в первый момент показалась лежавшему раза в полтора больше обычной человеческой головы. Потом он понял, что эта голова просто пропорциональна росту и фигуре незнакомца.
Загорелое лицо обладало настолько правильными и красивыми чертами, что даже производило впечатление какой-то искусственности, точно классическая статуя, а не живое человеческое лицо.
Волосы были коротко острижены. Подбородок и верхняя губа гладко выбриты, а может быть, на них вообще не росли волосы.
Удивительнее всего была одежда. Она напоминала костюм европейца в тропиках и была сшита, по-видимому, из тонкой и лёгкой ткани. Рубашка с короткими рукавами и без воротника открывала шею и сильные руки с рельефными мышцами. Очень широкий пояс плотно стягивал талию. Брюки едва доходили до колен.
Этот наряд странным образом гармонировал с мощной фигурой необыкновенного человека. Трудно было его представить одетым иначе. Так естествен на человеке национальный костюм. С первого взгляда было видно, что вошедший привык к нему.
Каждое движение чем-то неуловимым, отличалось от движений обычных людей. Гибкость и точность их напоминали дикого зверя, и одновременно они были изящны, как движения гимнаста.
Всё это лежавший рассмотрел за одну — две секунды. В такие мгновения мозг работает с необычайной быстротой и точностью.
…Увидя закрытые глаза больного, незнакомец нерешительно остановился. Когда же глаза открылись, он, издав радостный возглас, стремительно подошёл и наклонился над ложем.
Его загорелое лицо слегка побледнело.
Почти с минуту он пристально всматривался в глаза больного, в этих глазах, тёмных и глубоких, застыл немой вопрос.
Незнакомец понял.
Он наклонился ещё ниже и спросил на русском языке, но с каким-то странным акцентом:
— Вы меня видите?
Губы больного дрогнули, и сквозь них раздался едва слышный звук.
— Вы меня слышите, но не можете мне ответить. Но вы можете шевелить веками. Закройте глаза, если вы видите меня.
Веки больного на мгновение сомкнулись.
Незнакомец выпрямился. Его лицо побледнело ещё больше, кисти рук судорожно сжались, словно он старался сдержать этим нараставшее волнение. Минуты две он тяжело дышал. Потом, видимо успокоившись немного, опять наклонился над больным.
— Я задам вам несколько вопросов, — сказал он. Даже звук его голоса отличался от голосов всех людей, которые приходилось слышать больному. — Вы будете отвечать мне глазами. Если вы захотите сказать «да», то мигните один раз, а если захотите сказать «нет», — два. Вы меня хорошо поняли?
«Да», — ответили глаза.
— Ваше зрение вполне нормально?
«Да».
— А слух?
«Да».
— Можете ли вы шевелить языком?
«Нет».
— Можете ли вы пошевелить одной из рук?
«Нет».
— А ногой?
«Нет».
— Чувствуете ли вы где-нибудь боль?
«Нет».
— Испытываете ли вы голод?
«Нет».
— А жажду?
«Нет».
— Чувствуете ли вы какое-нибудь неудобство?
«Нет».
Наступила небольшая пауза. Незнакомец сдвинул брови задумался. Лежавший смотрел на него, ожидая других вопросов ещё больше объяснений. Его сильно мучила невозможность самому задать вопрос.