Юрий Павлович Герман (1910—1967) хорошо известен взрослым читателям прежде всего как автор трилогии о докторе Владимире Устименко (романы «Дело, которому ты служишь», «Дорогой мой человек» и «Я отвечаю за всё»). Ещё в 1932 году Максим Горький горячо отозвался о романе Германа «Вступление» — одном из первых произведений совсем молодого тогда автора. Перу Германа принадлежат также романы «Наши знакомые», «Один год», «Россия молодая», сценарии фильмов «Семеро смелых», «Доктор Калюжный», «Верьте мне, люди» и многие другие произведения. Недавно завершено издание шеститомного Собрания сочинений Юрия Германа.

Немало писал Юрий Павлович и для детей; назову хотя бы такие его книги, как «Рассказы о Дзержинском», «Секрет и Служба», «Дай лапу, друг». Детская повесть «Вот как это было» при жизни писателя не публиковалась, рукопись найдена в архиве Юрия Павловича его вдовой Татьяной Александровной и сыном Алексеем Юрьевичем. Повесть эта посвящена очень важному в жизни нашей страны периоду. Здесь рассказывается о Ленинграде предвоенного времени, о Великой Отечественной войне, о ленинградской блокаде, о том, как мы победили.

Найденная рукопись не датирована, но есть основания полагать, что писатель работал над ней в конце сороковых годов. Почему же она не была опубликована? Трудно сейчас ответить на этот вопрос с полной определённостью. Скорее всего, взыскательный художник не считал повесть вполне завершённой, хотел, как это иногда бывает, дать рукописи «отлежаться», чтобы потом прочесть её «сторонними глазами» и, если нужно будет, что-то ещё доработать. Но позднее, захваченный новыми замыслами, поглощённый своей кипучей деятельностью в кинематографии, огромной работой над историческим романом «Россия молодая», а затем — над трилогией о Владимире Устименко, писатель не притрагивался к старой рукописи.

Во время Великой Отечественной войны Юрий Герман служил на Северном флоте. Эти годы нашли отражение в его книгах «By happy!» («Будь счастлив!»), «У студёного моря» и «Подполковник медицинской службы». После победы, после демобилизации, писатель вернулся в Ленинград, который был ещё полон свежих свидетельств блокады, её горя и её мужества. Там, на Северном флоте, воевали взрослые люди, здесь жестокую страду войны полной мерой испытали и дети. И вот писатель решил показать войну, блокаду глазами ребёнка, семилетнего мальчишки.

«Вот как это было»— произведение предельно непритязательное, в нём нет, кажется, ни единого слова, которое выходило бы за границы мировосприятия его маленького героя Мишки, от имени которого и ведётся повествование. Но дети того поколения во многом были взрослыми не по годам. И мальчишеская непосредственность органично сочетается в душе Мишки с сознательностью, с чувством ответственности гражданина города-героя.

Однако, при всей непритязательности, в кульминационных главах повести мы ощущаем подлинный драматизм, хоть и нигде не подчёркнутый. С редкостной художнической чуткостью написана, в частности, глава «У нас в больнице». Нельзя без волнения читать тот эпизод, в котором по молчанию раненого лётчика — по одному лишь молчанию! — читатель понимает, что после налёта гитлеровской авиации во всей большой палате в живых осталось только двое: лётчик и Мишка.

В нашей жизни, в нашем быту многое изменилось с той довоенной поры, которая описана в самом начале повести. Некоторые вещи, некоторые понятия, известные людям старшего поколения, незнакомы сейчас не только детям, но и их молодым родителям. В одном пионерском лагере вожатая читала ребятам повесть «Вот как это было». Всем очень понравилось, слушали затаив дыхание, старались ни словечка не проронить. Но, как выяснилось, никто — ни слушатели, ни сама читавшая — не знали, что такое «противогаз», что такое «сирена воздушной тревоги». А что касается «трамвайной колбасы», то один мальчик сказал: «Это колбаса, которую в трамвае ели».

Постараюсь объяснить эти понятия. «Сиреной воздушной тревоги» называется сигнальный гудок, громкий и продолжительный (радио передавало его по всему городу), предупреждающий о приближении вражеских самолётов. Чтобы налёт не застал население врасплох, до войны проводились учебные воздушные тревоги. Работали и специальные курсы противовоздушной обороны, на них учили тому, что надо делать, чтобы потери от бомбёжек были минимальны: как проводить маскировку, как оборудовать бомбоубежища, гасить зажигательные бомбы и т. д. На случай, если враг станет применять ядовитые газы, учили обращению с противогазом. Это такой прибор, он состоит из резиновой маски, защищающей лицо, гибкой трубки, напоминающей хобот, и фильтра, который обезвреживает вдыхаемые газы.

Что ещё может оказаться не совсем понятным? «Трамвайная колбаса»? Вопреки упомянутому предположению, эта штука совершенно несъедобна. В трамваях старой конструкции сзади был небольшой шланг, в котором монтировалась электрическая и пневматическая проводка на случай подсоединения к следующему вагону; когда вагон шёл последним, шланг закреплялся в загнутом виде. Вот на этой-то «колбасе» (вернее, не на ней, а держась за неё) катался недисциплинированный Мишкин сосед Геня Лошадкин.

В повести «Вот как это было» многое документально, основано на исторических фактах. Это не только памятные всем ленинградцам, пережившим блокаду, эпизоды с обстрелом зоопарка и пожаром в Народном доме, не только бомбёжка госпиталя... Так, например, стихи «Над Ленинградом нависла блокада», помещённые в главу «Школа в подвале», — это не стилизация, не подделка под детское творчество, нет, это подлинное стихотворение одного ленинградского школьника тех суровых годов. Юрий Павлович однажды показывал мне эти стихи, написанные старательным детским почерком, рассказывал, что ему подарили их на встрече с юными читателями в одной из школ Дзержинского района Ленинграда.

Повесть «Вот как это было» добавляет еще один, глубоко человечный штрих к творческому портрету выдающегося советского писателя.

Александр Смолян

Мой папа — пожарный. Но дома он никогда не носит форменную одежду, а носит полосатую майку и старые серые штаны. И мои товарищи не верят, что мой папа — пожарный. Они говорят:

— Врёшь ты всё, Мишка. Если бы твой папа был пожарным, то он носил бы пожарную каску.

А я отвечаю:

— Как раз и не вру. Не может мой папа торчать дома в каске. Каска тяжёлая. Папе жарко. Он свою каску держит на службе, в команде — на гвоздике.

Но мне очень бы хотелось посмотреть на папу в полной пожарной форме. В каске. С топором. С фонарём. На пожаре, когда он командует:

— Тушите! Поливайте водой! Не робейте!

Мой папа никогда не командует дома. Лежит на диване, ест яблоко и читает газету. Даже нельзя подумать, что он пожарный.

А мама у меня учится. У неё есть свои учебники, и тетрадки, и даже пенал. Когда папа лежит на диване и читает газету, мама занимается по своим книжкам. В книжках у неё нарисованы разные самолёты и бомбы, и мама их перерисовывает в свою тетрадку. Однажды я раскрыл её тетрадку и приделал красный огонь вокруг бомбы, а между самолётами нарисовал зелёных и синих птиц.