Роман Пио Барохи «Древо познания» и написанная по свежим следам после его выхода в свет работа Хосе Ортеги-и-Гассета «Пио Бароха: Анатомия рассеянной души» как нельзя лучше подходят для серии «Rare Texte». Роман одного из крупнейших испанских писателей двадцатого века[1], появившийся в русском переводе почти одновременно с оригиналом, с того самого 1912 года так ни разу и не переиздавался. А эта, фактически первая, книга Ортеги отдельным изданием вообще никогда не выходила. Однако, отвлеченно говоря, для России любое произведение Ортеги — это редкий текст, и, только исходя из соображений серийного соответствия, опубликовать в 2007 году рукопись 1912 года, — которая и в Испании-то в цельном виде была опубликована (в составе сборника других произведений философа) лишь через несколько десятилетий после смерти автора, — наверное, выглядело бы предприятием недостаточно мотивированным. Ведь и полностью завершенных, подготовленных самим автором к печати и опубликованных, но не переведенных на русский язык и соответственно не издававшихся в России произведений Ортеги-и-Гассета, — пожалуй, самого известного в мире испанского философа, — предостаточно: только переводи[2] и издавай. А некоторые отрывки текстов из хранящейся в архиве Ортеги-и-Гассета рукописи «Анатомии рассеянной души»[3] к тому же как раз уже были опубликованы в переводе на русский язык[4]. Так по какой же причине мы предпочли остановиться именно на этом, малоизвестном даже профессиональным филологам и философам труде, написанном почти сто лет тому назад?[5] Причина крайне простая, хотя и достаточно субъективная: мы считаем этот, возможно и принципиально неоконченный труд, не только ключевым текстом для понимания становления Ортеги как философа, но и одним из немногих дошедших до нас адекватных свидетельств представителей того рокового поколения, которое стояло перед лицом надвигающегося перелома времен накануне Первой мировой войны, наглядно продемонстрировавшей конец масштабного исторического этапа. Не просто этапа. Никогда еще за всю известную нам историю цивилизации ни один ее временной отрезок так разительно не отличался от предыдущего, как окончательно начатый именно в четырнадцатом году[6] век двадцатый — от всего того, что ему предшествовало. Резкое ускорение темпов движения времени, которое было осмыслено или, по крайней мере, зафиксировано многими авторами лишь после того, как под колесами этого ускоренного движения погибли едва ли не сотни миллионов, философ почувствовал уже тогда, к двенадцатому году.

Ортеге-и-Гассету оказалось достаточно расчленить философским скальпелем одно единственное произведение Пио Барохи, чтобы поставить диагноз целой эпохе. Правда, уже название у этого произведения предельно символическое — «Древо познания», и, анализируя этот роман, Ортега вольно или невольно анализирует всю прошедшую под знаком демонстративного познания историческую эпоху. Но об этом позже.

Для начала Ортега-и-Гассет — безжалостный анатом Пио Барохи как исторического явления. Анатом и терапевт: проведя вивисекцию, Ортега поставил и ему точный (литературоведческий и психологический) диагноз: «имея дело с Пио Барохой, мы не сможем остановиться ни на чем. Это такой организм, весь интерес и своеобразие которого собственно в беспорядке и состоит. Бароха — это и то, и другое, но это ни то, и ни другое. Его сущность — в его распыленности, отсутствие единства заложено в глубине его натуры. Этот человек, которому так много дано, есть, строго говоря, просто нагромождение различных духовных вещей» (40[7]). Конечно, обнародовать такой диагноз, так сказать, при живом пациенте было не совсем корректно даже из чисто этических соображений (если Хосе Ортега и не был личным другом Пио Барохи, то во всяком случае относился к нему с симпатией), но не только поэтому, а еще и исходя из социально-профессионального статуса обоих.

Хосе Ортега-и-Гассет — все-таки не литературовед и не искусствовед, хотя его литературоведческие и искусствоведческие изыскания обычно бывают глубже, чем самая скрупулезная работа специалистов-ученых. Просто Ортега не стремится полностью проанализировать произведение, что конечно, является минусом для специализированного исследования, но зато никогда не ограничивается его анализом (то есть не ограничивается ни только анализом, ни анализом только этого произведения). Автор — сколь бы сам по себе значителен он ни был — для Ортеги всегда является всего лишь поводом (пусть подчас и очень серьезным) для разговора о вещах еще более значительных.

Таким плодотворным поводом для создания очень своеобразного философского произведения под предварительным названием «Пио Бароха: анатомия рассеянной души» и оказался заглавный автор, один из лидеров поколения 98 года, поколения осуществившего духовный переворот в испанском обществе начала двадцатого века. Ортега, который и сам рассматривается некоторыми историками как младший брат этой небольшой семьи духовных реформаторов[8], выбрал Бароху в качестве типичного представителя поколения. Непосредственным стимулом для начала работы оказался выход из печати в конце 1911 года «Древа познания», одного из лучших романов испанского писателя, к тому времени уже знаменитого. И всю первую часть своего труда Ортега посвятил подробному анализу этой книги, не забывая, впрочем, и о других произведениях из «двадцати томов Барохи» (53), которые, кстати, по мысли философа, и являются непосредственной данностью современной им обоим Испании. И тем не менее Ортега-и-Гассет пришел к выводу, что Бароха как романист потерпел полную неудачу. Правда для окончательного доказательства этого Ортеге пришлось рассмотреть ни больше, ни меньше как генезис всего романного жанра в разделе под названием «Agonía de la novela»[9].

Но, судя по всему, после завершения этого труда Ортега почувствовал (пусть и относительную) несправедливость подхода к старшему духовному брату как к поводу для развития собственных историософских идей. Да и резко отрицательно оценивать труды писателя[10] критик тоже, вероятно, не хотел. В конце «Анатомии рассеянной души» Ортега-и-Гассет пытался смягчить суровый приговор произведениям Пио Барохи, сделанный в первой части работы, открыть перспективы автору, стимулировать его движение в правильном, в понимании Ортеги, направлении. Приговор, действительно, был суров, но при том справедлив лишь в очень большом времени, с точки зрения практически абсолютных критериев (выдвинутых с юношеским максимализмом испанским философом) и для писательского труда, и для социального развития. С точки зрения общественного сознания Испании десятых годов прошлого века, назвать «Древо познания» провалом художника[11] скорее похоже на детскую выходку, чем на суждение серьезного, пусть и несколько экстравагантного критика, каким представал Ортега в периодике того времени. У него просто еще не было имиджа философа хотя бы общенационального масштаба для того, чтобы иметь право на подобные оценочные обобщения. Бароха же к одиннадцатому году — уже признанный мэтр целого поколения, обозначенного в истории испанской культуры цифрой 98. А критиковать мэтра идеологической революции начинающему философу, в целом эту революцию горячо поддерживающему, было не очень-то удобно…