С Диксона шли невеселые вести. Там тоже бушевала пурга.

На четвертый день мы заложили в котел последний кусок мяса, оставленного нам Уялгыном, и засыпали последнюю горсть крупы. Мы уже сетовали на то, что не взяли у Уялгына больше оленины. Но кто знал, что тундра устроит нам такую ловушку. Если и завтра не стихнет пурга, нам придется туго.

Но она не утихла и на послезавтра. Уже который раз за день мы пьем чай. От голода завывания ветра кажутся еще злее.

И только Гыде будто и дела нет до нашей общей беды. Он бродит по палатке, прикладывает свою лобастую голову на колени то одному, то другому и вопросительно заглядывает в глаза.

— А ты, Гыдан, есть не хочешь? — спрашиваю я, когда он начинает тереться о мой валенок. В ответ пес радостно виляет хвостом и, словно для того, чтобы развеять настроение людей, громко гамкает.

Парни улыбаются, но я чувствую, мысли каждого заняты одним: утихнет ли непогода?

Я наливаю в миску остывшего кипятку и предлагаю Гыде. Пес несколько раз лизнул и отошел в сторону. У него и впрямь был сытый вид.

— Может, Гыда в тундре мышей наелся? — сказал начальник нашего отряда. — Ведь он уже два раза выходил из палатки.

Я и сам видел, как Гыда подкапывался под засыпанный снаружи снегом матерчатый порог. Но чтобы в вихрях метущегося снега пес мог поймать какую-нибудь захудалую мышь, в это я не верил. И когда Гыда в третий раз начал скрести снег у порога, я выпустил его, а сам пошел следом…

После того, как вьюга похозяйничала в тундре, от нашей тропки, которая вела к реке, не осталось и следа. А снежные валы вдоль тропки выросли в настоящие барханы.

Но что это? Увязая в снегу, Гыда подошел к одному бархану и начал проворно работать лапами. В несколько секунд он прорыл глубокую нору и исчез под снегом. Я с интересом наблюдал за непонятными действиями собаки и с удивлением думал: неужели мышь настолько глупа, что станет терпеливо ждать, когда ее сцапает пес.

Наконец в серых вихрях крутящегося снега появился Гыда. В пасти у него был здоровенный кусок мяса. Пес улегся тут же у снежной норы и с аппетитом принялся грызть мороженое мясо.

Друзья немало удивились, когда я вошел в палатку с добрым килограммовым куском отличной оленины.

— Ты что, Михалыч, на черный день припрятал? — спросил начальник отряда.

— Припрятал, да не я, а Гыда. Видно, пока Уялгын жил в нашем лагере и мяса было вдоволь, Гыда запасся провиантом.

Настроение у всех сразу поднялось. Парни не скупились на похвалы Гыде. А когда сварили оленину, все косточки до единой были отданы нашему кормильцу.

В эту ночь мы в отличном настроении забирались в спальные мешки.

— Братцы, а что если Гыда пойдет по своим кладовкам ночью? — спросил кто-то из парней.

— И то верно. Ты бы, Михалыч, привязал Гыдана. Голод ведь не тетка, будь она неладна эта пурга, — посоветовал начальник отряда.

Я взял тонкий тросик антенной растяжки. Один конец намотал на руку, другой пристегнул к ошейнику Гыды.

Уже под утро я почувствовал, что кто-то дергает меня за руку. В палатке все спали, а у входа нетерпеливо поскуливал Гыда. Я мигом оделся и вышел вместе с Гыдой. Он тотчас исчез в беснующихся снежных вихрях. И если бы не туго натянутый тросик, я бы подумал, что Гыду унесла свистящая поземка. Проваливаясь по пояс в снегу, я как мог поспевал за Гыдой.

Но вот тросик ослаб, и когда я подошел к собаке, Гыда уже рыл нору.

Я чуть не расцеловал своего друга, когда он выбрался из-под снега с таким же куском оленины, как накануне. Гыда, словно чувствовал, в какую беду попали люди, и положил добычу к моим ногам.

Когда все в палатке проснулись, печурка гудела, а в котле варилось мясо.

Девять дней над Гыданской тундрой бесновалась пурга. Девять дней в плену был наш маленький отряд и экипаж самолета. И пять дней из девяти нашим кормильцем был Гыда.

Пурга утихла так же внезапно, как и началась. Мы проснулись от этой тишины. Когда выбрались из палатки, над сопками выдвинулся краешек солнца, и ослепительно засверкала нетронутая снежная целина.

Пока пилоты заканчивали ремонт самолета, мы свернули палатки и погрузили все снаряжение.

Нашему спасителю Гыде мы отвели самое лучшее сиденье у окна. Но когда самолет задрожал и тронулся с места, Гыда перебрался в проход и улегся на тюках.

Встречать наш самолет в Диксоне пришло много людей. Был среди них и мой друг-радист, подаривший мне Гыду. Когда мы обнялись с другом, я сказал ему:

— Спасибо тебе за подарок. Собаке цены нет…

А Гыда недоуменно смотрел на нас и совсем не догадывался, о чем мы говорим.

На медведей люди много напраслины наговаривают. Будто где-то на человека напал, в лагерь средь бела дня забрел, палатку порвал, продукты разбросал. Двадцать лет я по тайге хожу, а такого не случалось. Может и было где, так не потому, что у медведя свирепый нрав. Просто силища у зверя неимоверная, а еще больше любопытства. И всегда, как только заходит разговор о шкодливых медведях, я вспоминаю один случай.

Прошлым летом наш отряд с караваном оленей пробивался через тайгу к затерянной в горах речке Нидымкан. Каюром в отряде был старик-эвенк Максим Удыгер. Уже несколько лет он ходит с нами в маршруты и края эти знает так, что хоть карту по нему сверяй.

Многих молодых геологов научил Удыгер жизни в тайге. Говорил Максим мало, но помощник в маршруте был незаменимый. Оленей у нас было полтора десятка, на каждом вьюки. Встретится в пути обнажение, надо взять образец, геолог-новичок вспомнит, что молоток остался в суме. А на каком олене та сума навьючена — забыл. Бежит к Максиму. Так, мол, и так, молоток позарез нужен, выручай.

Нам все олени казались на одно лицо, а каюр безошибочно указывал на того, который вез суму с молотком новичка.

Помню, стояли мы на безымянной речушке. Только разбили лагерь, подходит к Удыгеру Аленка — студентка из Москвы. В нашем отряде полевую практику проходила.

— Голубчик, Максим, будьте добры, скажите, пожалуйста, где у нас анероид[4]?

Старик пожевал губами и, не в силах докопаться до смысла вопроса, ответил:

— Тоню понимаю, Лотта понимаю, Виктора понимаю, а тебя нет. Ты что, не русский? Какой такой нероид?

Аленка принялась объяснять как могла, что ей нужна круглая пластмассовая коробочка со стрелками под стеклом. Что лежит эта коробочка в какой-то вьючной суме, а в какой — она не может вспомнить.

Каюр терпеливо слушал, согласно кивал головой, а когда Аленка кончила говорить, ответил:

— Однако тебе барометр надо. Сейчас принесу.

В последних числах июня мы, наконец, добрались до Нидымкана. Здесь нам предстояло прожить целый месяц. Работы было много — надо облазить все ущелья примыкающих к Нидымкану гор и взять образцы.

Однажды кто-то из ребят разузнал, что у нашей Аленки приближается день рождения. И тогда, тайком от нее, решили устроить общий праздник, чтоб ей на всю жизнь запомнился первый маршрут.

В свободный от работы час парни уходили с удочками и спиннингами к реке. Приносили тайменей, ленков, хариусов. Вся их добыча под руководством Удыгера вялилась, солилась, коптилась. Вечерами над нашим лагерем витали такие вкусные запахи, будто здесь на таежной реке проходили соревнования лучших поваров мира.

Девчата кипятили в котле банки со сгущенным молоком, чтобы получилась сливочная тянучка. Из толченых белых сухарей и все той же сгущенки сделали торт.

В день Аленкиного рождения все вели себя так, словно ничего и не произошло.

Даже когда сама Аленка, выбравшись утром из палатки, сообщила об этом хлопотавшим у костра парням, Лотт невозмутимо ответил:

— Поздравляем… Тебе, может быть, по такому случаю выходной устроить? Моей бабушке сегодня семьдесят стукнуло. Она уже на пенсии. Но тем не менее я иду в маршрут.

Аленка вспыхнула:

— А я и не собираюсь просить выходной. Просто я думала, что вы…