Питер исчез. На секунду им показалось, что он выпорхнул в окно. Затем они увидели под одеялом бугор, который трясся мелкой дрожью и испускал глухие рыдания.

— Вот видишь, — зашипел Морис, — видишь, что ты наделал?! У него нервный припадок. И всё из-за тебя!

— Бедненький Питер, — пискнула Руфь, кидаясь к постели и обнимая бугор. — Не плачь! Я нечаянно смеялась! Я больше, не буду!

— Он ведь очень самолюбивый, — сказала Ева, сурово поджав губы и бросая на Энди уничтожающий взгляд. — А оттого, что он неё время лежит, у него нервы не в порядке.

— Да… ладно уж… — пробормотал Энди, виновато глядя на дрожащий бугор. — Я же не нарочно!

— Не плачь, Питер, не плачь! — ворковала Руфь.

Внезапно одеяло откинулось, и из-под него возникла красная физиономия Питера. Волосы у него вздыбились, глаза блестели, по щекам катились слёзы.

— Да не плачу я вовсе! Я… кха-кха-кха! О-ох!.. Я… я смеюсь… Ох-хо-хо!.. Да я не знаю, что отдал бы, лишь бы п-п-по-о-осмотреть… ха-ха-ха!., на Мориса… ах-ха-ха!.. когда он… — Питер вновь нырнул под одеяло, но тотчас вновь возник на поверхности и указал дрожащим пальцем на Еву. — И на неё!

И они не устояли. Сначала Морис, а потом Ева покатились со смеху. Даже Энди, которому под эстрадой пришлось ой-ой-ой как не сладко, можете ему поверить, — даже Энди выдавил из себя бледную улыбку.

— Ну что же, хорошо, — сказал он, — раз вы довольны… А теперь, — с обычной бодростью воскликнул он, вскакивая и хлопая в ладоши, — а теперь давайте решать, что делать дальше. Пошутили — и будет. Нам нужно о многом поговорить… Во-первых, состязание любителей мороженого. Надо решить, как и что. И поиски клада. Может, кто-нибудь узнал что-нибудь интересное? А выставка четвероногих друзей? Вы решили, кого выставлять? Старого усатого-полосатого или… или…

Но у Энди недостало душевных сил назвать животное, чей вой возвестил начало худших десяти минут во всей его жизни.

— Ну, так что же? — сказал он. — Ведь до выставки четвероногих друзей остались считанные дни. Кого вы решили выставлять? Кота или… это другое животное?

Может быть, причиной был общий смех, а может быть, непрерывное сотрясение кровати, а может быть, Уильямсон понимал человеческую речь, даже когда говорил шотландец, и был наделен кошачьим умением заглядывать в будущее, но как бы то ни было, именно в эту минуту Уильямсон встал, потянулся, мягко выпрыгнул из своего уютного тёплого гнёздышка в ногах постели и благоразумно ускользнул за дверь.

Выставка четвероногих друзей сошла для искальцев удачнее, чем конкурс талантов. И всё же в некоторых отношениях это была болезненная, очень болезненная процедура.

Энди утверждал, что во всём виновата книга про кошек, которую они взяли в библиотеке.

— Почему там не было предупреждения? — возмущённо спрашивал он. — С самого начала они должны были предупредить, что описывают подготовку всяких там изнеженных кисок, которые так и кочуют с выставки на выставку, а не диких боевых тварей вроде Уильямсона, — докончил он и подёргал одну из бесчисленных полосок пластыря, украшавших обе его руки до локтей.

— Уильямсон вовсе не дикая боевая тварь, — возмущённо сказала Руфь, подходя к предмету разговора, который мирно дремал, по-домашнему свернувшись клубочком в ногах у Питера. Она нежно прижалась щекой к его усатой морде, и кот приоткрыл оранжевую щёлку глаза.

— Тебе-то хорошо говорить! — заметила Ева. — Ты ведь его не тащила.

— И даже не ловила, куда там, когда он вырвался и накинулся на этих белых мышей, канареек и пуделя Мэрилин Баттерфилд. Нет, ты просто стояла и визжала, — сердито ворчал Морис, хотя ему сильно мешала полоска пластыря, приклеенная к верхней губе.

Он нервно подёргал за неё, точно за кончик щегольских розовых усиков.

— И ты его не прихорашивала, — добавил Питер.

Да, одна только Руфь осталась целой и невредимой после того, как они приняли участие в выставке четвероногих друзей.

Все остальные были исполосованы рубцами и шрамами. Особенно богатым был набор царапин на носу и щеках Питера — «настоящая новозеландская татуировка», по выражению Энди. Питер втайне так гордился своими ранами, что даже не стал заклеивать их пластырем.

И их огненно-багровая сетка всё ещё выглядела достаточно устрашающе, когда в конце недели, в день состязания любителей мороженого, его навестил доктор Да Сильва.

— Это ещё что такое?! — ахнул доктор, остановившись на пороге как вкопанный. — Что тут произошло? У тебя такой вид, словно ты лазал по малиннику в самых густых зарослях за четырьмя рядами колючей проволоки. Как это ты ухитрился?

Питер улыбнулся.

— Не я, а Уильямсон, — объяснил он. — Он не хотел стоять смирно, пока я его прихорашивал.

— Ещё бы! Бедный кот, — сказала миссис Брейн. — Да и мне пришлось не легче. Если бы ты, мой милый, был здоров, одними царапинами дело не обошлось бы! — Она повернулась к врачу. — Вы уж извините, что одеяло всё в пудре, доктор. Я его выбивала-выбивала, и всё равно толку никакого. Наверное, пудра пропитала вату и теперь потихоньку вытрясается. Знаете, как-то вхожу я сюда, а тут настоящая пылевая буря. Посредине Уильямсон вертится волчком и шипит на них, а они-то все белые с головы до ног, точно привидения!

— Пудра?

Уголки рта доктора Да Сильвы дёргались, но на лице было написано недоумение.

Питер рассказал ему о выставке четвероногих друзей и об искальцах. Да Сильва улыбался и кивал. Вид у него был очень довольный.

— Чудесно! — сказал он. — А Уильямсон получил первый приз?

— Ну, не совсем… Он бы- получил, если бы умел вести себя прилично. Правда, он не очень виноват. Нам следовало бы сделать его ящик покрепче. Решётка была хорошая — мы взяли её от старой птичьей клетки, — но остальные стенки следовало бы, наверное, сделать не из картона, а из дерева.

— Значит, он сбежал? Прямо на выставке?

— Да. Как раз когда его осматривало жюри. Леди Коффин сказала, что мех у него прелестный, и Ева начала объяснять, сколько времени я за ним ухаживал, как вдруг… тррр! хрусть! Наверное, он увидел этих белых мышей!

Глаза Питера блестели так, словно он всё это видел сам. Доктор Да Сильва улыбнулся ещё шире.

— Ну, и…

— Они его изловили. А мышей успели закрыть. И канарейке повезло. Но всё-таки он успел выдрать клок шерсти у какого-то пуделя. Ну, и ему присудили только третий приз… Понимаете?

— Понимаю! — сказал доктор Да Сильва. — Прекрасно! Приношу свои поздравления!

Было не совсем ясно, кого он поздравляет: Уильямсона, Питера или миссис Брейн. Улыбка его стала теперь такой широкой, что её сияние озаряло всю комнату.

— Ну, а в чём теперь примут участие искальцы… вы все?

— В состязании любителей мороженого, — ответил Питер и, вдруг став серьёзным, взглянул на часы. — То есть я в них прямо не участвую. Только Энди. А я — его старший тренер. Состязание скоро начнётся, в том конце парка. — Он снова взглянул на часы. — Но это неважно… что мне ничего не видно. Морис будет комментировать из телефонной будки.

Раздался телефонный звонок.

— Это, наверное, он.

— Ну, так скажи ему, что у тебя доктор, и…

— Нет-нет! — Доктор Да Сильва присел на край кровати. — Пожалуйста, говори с ним сколько хочешь.

Питер снял трубку.

— Алло! Это…

— Питер?

— Да.

— Вот и хорошо, хотя бы это не сорвалось, потому что… Да ты слушаешь?.. Ну, так знаешь, что сделал этот олух? А? Нет, ты не поверишь, ведь ты его столько раз предупреждал, а он взял и выбрал пломбир… да-да, пломбир! Не устоял, обжора. Пломбир!!

— Пломбир?

— Да. Им предложили выбирать, а он, олух такой… Всё равно что боксировать, привязав правую руку за спиной. Он проиграл, даже не начав как следует!

Состязание любителей мороженого происходило на открытом воздухе. По слухам, на этом настоял отец Эрни, не желавший устраивать перестановку в павильоне «из-за всяких там глупостей». Кое-кто даже утверждал, что в случае плохой погоды состязание вообще отменят. И всё из-за того, что у Эрни такой упрямый отец. Но остальные полагали, что решать будут распорядители, и если они сочтут нужным устроить состязание в павильоне, отцу Эрни придётся всё-таки вытащить из зала половину стульев и расставить там столы.