— Даже если бы господь и допустил это, — сказала Мадлена, — нужно уметь переносить то, чему нельзя помешать. И особенно не нужно ухудшать свою злую судьбу, сопротивляясь ей. Представь себе, что я уж очень несчастна, и спроси себя, насколько еще несчастнее я буду, если узнаю, что ты болен, что тебе опротивело жить и ты не хочешь утешиться. А вместо этого я получила бы некоторое облегчение в своих горестях, если бы узнала, что ты ведешь себя хорошо и поддерживаешь в себе мужество и здоровье из-за любви ко мне.

Этот последний удачный довод помог Мадлене. Подкидыш поддался ему, и, встав на колени, как во время исповеди, обещал сделать все возможное, чтобы бодро нести свое горе.

— Ну, полно, — сказал он, вытирая свои влажные глаза, — я уйду рано утром, и я прощаюсь с вами здесь, мать моя Мадлена! Прощайте на всю жизнь, быть может; ведь вы ничего мне не говорите, смогу ли я еще когда-нибудь вас увидеть и поговорить с вами. Если вы думаете, что этому счастью не суждено вовсе случиться, не говорите мне этого, иначе я потеряю мужество жить. Оставьте мне надежду — когда-нибудь опять найти вас у этого светлого источника, где я встретился с вами в первый раз, тому же около одиннадцати лет. С этого дня до сегодняшнего у меня все было радостно; и то счастье, которое бог и вы мне дали, я не должен его забыть, но хорошо его помнить, чтобы принимать, начиная с завтрашнего дня, время и судьбу, какими бы они ни пришли. Я ухожу с сердцем, истерзанным от отчаяния, думая о том, что не оставляю вас счастливой и что, уходя от вас, я отнимаю у вас лучшего вашего друга; но вы мне сказали, что, если я не постараюсь утешиться, вам будет еще тяжелее. Я буду стараться утешиться, как могу, думая о вас: я чересчур предан нашей дружбе, чтобы потерять ее, становясь слабым. Прощайте, мадам Бланшэ, дайте мне побыть здесь немного одному; мне будет легче, когда я выплачусь досыта. Если мои слезы упадут в этот источник, вы будете думать обо мне каждый раз, как придете стирать. Я хочу также нарвать мяты, чтобы надушить мое белье, так как сейчас я сложу свой узел; а пока я буду чувствовать на себе этот запах, я буду представлять себе, что я здесь вас вижу. Прощайте, прощайте, дорогая моя мать, я не хочу возвращаться домой. Я, конечно, мог бы поцеловать моего Жани, не разбудив его, но я не чувствую для этого достаточно мужества. Вы поцелуйте его за меня, прошу вас, а чтобы он не плакал, вы скажите ему завтра, что я скоро вернусь. И так, ожидая меня, он меня немного забудет; но со временем вы будете говорить с ним о его бедном Франсуа, чтобы он не чересчур меня позабыл. Дайте мне ваше благословение, Мадлена, как в день моего первого причастия. Мне оно нужно, чтобы получить божью благодать.

И бедный подкидыш встал на колени и сказал, что, если когда-нибудь, против своей воли, он ее как-нибудь обидел, она должна простить его.

Мадлена поклялась, что ей нечего было ему прощать и что, давая ему благословение, она хотела бы, чтобы оно было столь же благоприятно по своим последствиям, как и божье.

— А теперь, — сказал Франсуа, — когда я опять должен сделаться подкидышем и никто меня больше не будет любить, не поцелуете ли вы меня, как поцеловали из милости в день моего первого причастия? Мне очень нужно все это запечатлеть в памяти, чтобы быть вполне уверенным, что вы продолжаете в своем сердце быть мне вместо матери.

Мадлена поцеловала подкидыша в том же духе благочестия, как и тогда, когда он был маленьким ребенком. Однако, если бы люди это увидали, они оправдали бы господина Бланшэ в его злобе и осудили бы эту честную женщину, которая не думала ни о чем плохом и поступок которой и дева Мария не сочла бы за грех.

— И я также нет, — сказала служанка кюрэ.

— А я и еще того меньше, — возразил коноплянщик и продолжал:

Она вернулась домой и всю ночь ни на минуту не уснула. Она хорошо слышала, как возвратился Франсуа и складывал свои вещи в соседней комнате, и она слышала также, как он ушел на самом рассвете. Но она не пошевельнулась, пока он не прошел довольно далеко, чтобы не ослабить его решимости, а когда она услыхала, что он идет по маленькому мосту, она внезапно приоткрыла свою дверь, не показываясь сама, чтобы увидеть его еще раз. Она видела, как он остановился и посмотрел на реку и мельницу, будто с ними прощаясь. А затем он пошел очень быстро, после того как сорвал листочек тополя, который прикрепил у себя на шляпе, как это было в обычае, когда шли наниматься, для того чтобы показать, что ищешь места.

Хозяин Бланшэ пришел к полудню и не проронил ни слова, пока жена не сказала ему:

— Ну, что же, нужно итти нанимать другого работника, ведь Франсуа ушел, и вы без слуги.

— Хватит, жена, — ответил Бланшэ, — я сейчас пойду, но предупреждаю вас, чтобы вы не рассчитывали на молодого.

И это была вся его благодарность за покорность ее; она почувствовала себя такой огорченной, что не могла этого не показать.

— Кадэ Бланшэ, — сказала она, — я подчинилась вашей воле: я рассчитала без всякого повода хорошего человека, и с большим сожалением, от вас я этого не скрываю. Я не прошу у вас за это благодарности, но со своей стороны я вам приказываю: не наносите мне оскорбления, так как я его не заслуживаю.

Она произнесла это так, что произвела впечатление на Бланшэ: никогда еще она так с ним не говорила.

— Полно, жена, — сказал он, протягивая ей руку, — давай помиримся и не будем больше об этом думать. Может, я был чересчур опрометчив в своих словах, но, видите ли, у меня были причины не доверять этому подкидышу. Дьявол порождает этих детей на свет и всегда им сопутствует. Если они с одной стороны и хороши, то с другой, наверное, негодяи. Итак, я прекрасно знаю, что с трудом найду такого неутомимого в работе слугу, каким был он; но дьявол, а он хороший отец, нашептал ему распутство в ухо, и я знаю женщину, которая на это жаловалась.

— Эта женщина не ваша жена, — ответила Мадлена, — и возможно, что она лжет. А если бы даже она и говорила правду, меня из-за этого нечего подозревать.

— А разве я тебя подозреваю? — сказал Бланшэ и пожал плечами, — я имел в виду только его, а теперь, когда он ушел, я и не думаю больше об этом. Если я сказал тебе что-нибудь, что тебе не понравилось, прими это за шутку.

— Такие шутки не по моему вкусу, — возразила Мадлена. — Сберегайте их для тех, кто их любит.

Первые дни Мадлена Бланшэ переносила довольно хорошо свое горе. Она узнала от своего нового работника, который встретился с Франсуа при найме, что подкидыш сговорился за восемнадцать пистолей в год с одним из эгюрандских земледельцев, у которого была хорошая мельница и земли. Она была довольна, что он получил хорошее место и сделала все возможное, чтобы приняться за свои дела без чересчур большого сожаления. Но, помимо ее воли, горе ее было велико, и она долго болела небольшой лихорадкой, которая подтачивала ее совсем потихонечку, так что никто не обратил даже на это внимания. Франсуа правильно сказал, что, уходя от нее, он уводит с собой ее лучшего друга. Ей скучно было быть совсем одной и не иметь даже с кем поговорить. Потому-то она еще больше возилась со своим сыном Жани, который, действительно, был славным мальчиком и не злее ягненка.

Но кроме того, что он был еще мал, чтобы понять все, что она могла сказать Франсуа, он не выказывал к ней той заботливости и того внимания, которые проявлял подкидыш в его лета. Жани любил свою мать больше даже, чем большинство детей, потому что она была матерью, какую не встретишь каждый день. Но она его так не трогала и не удивляла, как это было с Франсуа. Ему казалось совсем обыкновенным, что его так любят и ласкают. Он пользовался этим, как своим добром, и рассчитывал на это как на должное, в то время как подкидыш был благодарен за самую маленькую ласку и так благодарил за нее всем своим поведением, тем, как он говорил, смотрел, краснел и плакал, что Мадлена, находясь с ним, забывала, что никогда не имела ни отдыха, ни любви, ни утешения в своей семейной жизни.