Однажды он нес на руках маленького Жани и позволял ему для забавы дергать себя за волосы. Мадлена взяла у него ребенка, немного недовольная, и сказала ему как бы нечаянно:

— Франсуа, если ты будешь все переносить от других, то неизвестно, на чем они остановятся.

И к ее большому изумлению Франсуа ей ответил:

— Я предпочитаю переносить зло, чем отвечать тем же.

Удивленная Мадлена посмотрела в глаза подкидыша. В них было то, чего она никогда не находила даже в глазах самых разумных людей: что-то столь доброе и в то же время такое решительное, что у нее закружилась голова; она села на траву со своим малюткой на коленях и посадила подкидыша на край своего платья, не смея с ним заговорить. Она не могла объяснить себе, почему у нее появились как бы страх и стыд за то, что она так часто подшучивала над простотой этого ребенка. Правда, она всегда делала это мягко, и, может быть, именно эта его недалекость и заставляла ее все больше жалеть и любить его. Но в эту минуту она вообразила, что он всегда понимал ее шутки, страдал от них, но не мог ответить.

Потом она забыла об этом маленьком приключении, так как вскоре после этого ее муж влюбился в одну разбитную бабенку, жившую в этих местах, возненавидел жену совершенно и запретил ей пускать Забеллу и ее мальчишку на мельницу. Тогда Мадлена стала изыскивать способы помогать им еще более тайно. Она предупредила об этом Забеллу, сказав ей, что на некоторое время она сделает вид, будто совсем забыла ее.

Но Забелла страшно боялась мельника и не была способна, подобно Мадлене, все претерпевать из-за любви к другим. Она обсудила все это про себя и решила, что мельник, будучи хозяином, может выгнать ее вон или повысить квартирную плату, и тут Мадлена уже не сможет помочь. Она подумала также, что, изъявив покорность старухе Бланшэ, она восстановит с ней отношения, а ее покровительство будет ей более выгодно, чем покровительство молодой женщины. И она пошла к старой мельничихе и повинилась, что принимала помощь от ее невестки, но делала это помимо своей воли — только из сострадания к подкидышу, которого не была в состоянии прокормить. Старуха ненавидела подкидыша из-за одного того, что Мадлена принимала в нем участие. Она посоветовала Забелле избавиться от него, обещая ей за это оттянуть на шесть месяцев квартирную плату. Это было опять как раз на другой день после святого Мартына, и у Забеллы не было денег, так как год был плохой. За Мадленой следили так зорко, что она не могла ей их передать. Забелла мужественно приняла эти условия и обещала завтра же отвести подкидыша в приют.

Но, как только она дала это обещание, тотчас и раскаялась в нем; при виде маленького Франсуа, спящего на своем убогом ложе, она почувствовала на сердце такой камень, будто собиралась совершить смертельный грех. Она совсем не могла спать; но еще до света старуха пришла к ней и сказала:

— Вставайте, вставайте, Забо! Вы дали обещание и должны его сдержать. Если с вами успеет поговорить моя невестка, вы этого не сделаете. Но для ее блага, видите ли, так же, как и для вашего, нужно удалить этого малого. Мой сын его не взлюбил за его глупость и жадность; невестка его чересчур разбаловала, и я уверена, что он уже и воришка. Все подкидыши — воры с самого рождения, безумие полагаться на этих каналий. Из-за вашего подкидыша вас отсюда выгонят, он сделает вам дурную славу, из-за него мой сын побьет в один прекрасный день свою жену, и, в конце концов, когда он станет большим и сильным, он сделается разбойником на больших дорогах, и вы будете стыдиться его. Пора, пора в дорогу! Отведите его лугами до Корлей. В восемь часов проходит дилижанс. Сядьте в него вместе с ним и, самое позднее, в полдень будете в Шатору. Вы можете вернуться сегодня же вечером, вот вам пистоля на дорогу, и вам хватит еще закусить в городе.

Забелла разбудила ребенка, дала ему лучшее его платье, сделала сверток из остальных его пожитков и, взяв его за руку, пошла с ним при свете луны.

Но, по мере того как она шла и приближался день, мужество ее покидало, она не могла скоро итти, не могла говорить, и когда она достигла дороги, то, ни жива, ни мертва, присела на краю рва. Дилижанс приближался. Она только-только поспела ко времени.

Подкидыш не имел обыкновения волноваться, и до сих пор он следовал за матерью, ничего не подозревая. Но, когда в первый раз в жизни он увидел едущий на него огромный экипаж, он испугался его шума и стал тянуть Забеллу снова на луг, откуда они только что вышли на дорогу. Забелла подумала, что он догадывается о своей участи, и сказала ему:

— Полно, бедный мой Франсуа, это необходимо!

Эти слова еще более напугали Франсуа. Он подумал, что дилижанс — это большой зверь, бегущий безостановочно, который его проглотит и пожрет. Он, всегда такой храбрый при всяких опасностях, знакомых ему, тут совсем потерял голову и с криком убежал на луг.

Забелла погналась за ним, но, увидав, как он бледен, будто собирается умереть, она совсем перепугалась. Она бежала за ним до самого конца луга и пропустила дилижанс.

Они возвращались тем же путем, как и пришли, но на полдороге от мельницы почувствовали такую усталость, что остановились, Изабелла была озабочена видом ребенка, он дрожал с головы до ног, а сердце билось так сильно, что приподнимало его рубашку. Она усадила его и старалась утешить. Но она сама не знала, что говорит, а Франсуа не был в состоянии ее понять. Она вытащила из корзинки кусок хлеба и хотела убедить его поесть, но он не проявил ни малейшей охоты, и они долго сидели, ничего не говоря.

Изабелла, поразмыслив, устыдилась своей слабости и решила, что, если она вновь появится на мельнице с ребенком, она совсем погибла. Другой дилижанс проходил в полдень; она решила отдохнуть здесь и затем вновь вернуться на дорогу; но Франсуа был так напуган, что совсем потерял свой и так невеликий рассудок; в первый раз в жизни он способен был на сопротивление, и она пыталась соблазнить его бубенцами лошадей, шумом колес и скоростью этого большого экипажа.

Она пробовала восстановить его доверие и сказала больше, чем того хотела; может быть раскаянье заставило ее говорить помимо собственной воли; или Франсуа слыхал, проснувшись утром, некоторые слова старухи Бланшэ, и они пришли ему теперь на память; или же его бедные мысли внезапно прояснились при приближении несчастья; но он начал говорить, смотря на Забеллу теми глазами, которые удивили и почти испугали Мадлену.

— Мать, ты хочешь меня куда-то отдать! Ты хочешь отвести меня далеко отсюда и покинуть там.

Затем слово приют, которое несколько раз при нем произносили, пришло ему на память. Он не знал, что такое приют, но это показалось ему еще более ужасным, чем дилижанс, и, весь дрожа, он закричал:

— Ты хочешь отдать меня в приют!

Забелла чересчур далеко зашла, чтобы отступать. Она думала, что ребенок больше знает о своей участи, чем это было в действительности, и, не сообразив, что удобнее было бы его обмануть и избавиться от него хитростью, она начала ему говорить правду и хотела ему разъяснить, что в приюте он будет счастливей, чем с ней, там будут о нем больше заботиться, научат его работать и поместят на время к какой-нибудь женщине, менее бедной, чем она, которая ему снова заменит мать.

Эти утешения окончательно привели в отчаяние подкидыша. Неизвестное будущее напугало его гораздо больше, нежели все то, чем старалась Забелла отвратить его от совместной их жизни. Он любил к тому же, любил изо всех сил эту неблагодарную мать, которая дорожила собою больше, чем им. Он любил еще кого-то почти так же, как и Забеллу. Он любил Мадлену, но не знал, что ее любит, и не говорил об этом. Он только лег на землю, рыдая и выдергивая траву руками, закрывал ею себе лицо будто в припадке падучей. Когда же Забелла, обеспокоенная и потеряв терпение, стала ему угрожать и захотела поднять его силой, он так сильно ударился головою о камни, что весь залился кровью, и она подумала, что он в конце концов себя убьет.