— Это всего лишь переутомление, ничего более, — пробормотал он. — Уже все прошло. Нам с тобой нужно обсудить значительно более важные вопросы. Забудь об этом.

Этельред поднялся со своего кресла и принялся смущенно и беспокойно расхаживать.

— Были явлены знаки, — сказал он устало. — Они говорят о надвигающихся бедах. Я видел знамения… — Он выбросил перед собой руку, словно пытаясь стереть произнесенные слова. — О нет, мне не нужны знаки, чтобы знать, что Паллиг опасен. Как ты правильно подметил, он не земледелец. Как не земледельцы и те, кто ему подчиняется. Им прискучит бездействие, и тогда они нанесут удар.

В следующее мгновение дверь в комнату отворилась и вошел дворецкий короля Хьюберт с кипой документов. Король поднял руку, не позволяя Хьюберту сказать то, что он намеревался, и устремил на Этельстана тяжелый взгляд.

— Ты заметил какие-либо признаки того, что Паллиг готовится к войне?

— Нет, милорд, — ответил он, озадаченный тем, свидетелем чего только что стал, а также явным намерением отца не заострять на этом внимание.

Лицо короля исказила недовольная гримаса, как будто это был не тот ответ, который он ожидал услышать.

— Значит, пока говорить больше не о чем.

Он прошел мимо Этельстана к своему трону, жестом подзывая к себе дворецкого.

— Оставь меня. У меня дела с Хьюбертом.

Обеспокоенный Этельстан на мгновение задержался, не желая уходить, так и не поняв, что же произошло. Но мужчины не обращали на него внимания, и он не решился ослушаться отца. Он медленно вышел из комнаты и, обернувшись на пороге, увидел, что отец провожает его тяжелым взглядом, в котором читалось предостережение.

Пока он шел через большой зал, в его сознании вдруг всплыли слова, сказанные епископом Эльфеджем еще весной: «У короля неспокойно на душе». Видел ли епископ нечто подобное? Эльфедж тогда не объяснил, что он имел в виду, и Этельстан не осмелился бы теперь его об этом спросить. Этот угрожающий взгляд отца ему в спину был повелением молчать. Выйдя из королевского дворца под летнее солнце, он все еще мучился мыслями о странном поведении короля и его словах о знамениях.

Правда, ему тоже был дан знак прорицательницей недалеко от Солтфорда, хотя он в него и не хотел верить. А прошлой зимой ходили слухи, что на севере видели столбы света, мерцающие в ночном небе. Говорили, что это строгие ангелы с мечами пришли карать людей за грехи.

Собственно, его отец был не единственным, кого беспокоили подобные знамения, но что должен предпринять человек, чтобы преодолеть дурные предзнаменования или отвести от себя беду, ожидающую его в будущем?

И, вспомнив свой разговор с королем, он уже знал наверняка, что король собирается принять какие-то меры. А зачем бы, в противном случае, его посылали говорить с Паллигом? И все же, если у его отца есть какие-то предчувствия грядущей катастрофы, не может ли так статься, что его собственные усилия ее предотвратить и приведут к бедам, которые его так страшат?

Как ни пытался Этельстан, он так и не смог проникнуть в таинственный ход мыслей короля, так же, как не под силу ему было постичь мрачную картину будущего, явленную ему хитрой женщиной возле древних камней. Его усилия ни к чему не приводили, и, услышав детский смех, он охотно выкинул тревожащие слова и действия отца из головы. Он и забыл, что дети должны были вернуться в Винчестер. Этельстан направился в парк королевы, откуда доносился веселый гомон. Вскоре он увидел своих братьев и сестер, с благословенной невинной беззаботностью игравших в мяч. Однако он изумился, заметив, что королева также участвует в их игре. Это было совсем не похоже на то, как вела себя с ними их собственная мать.

Оглядев парк, Этельстан отметил отсутствие кого-либо из английских придворных дам, которые должны были сопровождать королеву. Значит, слухи, дошедшие до него в Хэдингтоне, были правдой. В Винчестере было два двора; первый состоял из англичан короля, второй составляли в основном нормандские приближенные Эммы. И это, предположил он, было результатом недовольства его отца своей молодой женой. Король предполагал, что женится на ребенке, который владеет только нормандским наречием французского языка, и, таким образом, гуляющие во дворце слухи будут проходить мимо ее сознания. Слухи и сведения, которые она могла бы передавать своему брату и через него дальше, к датским врагам короля. То, что Эмма знает английский, всех их удивило, а его отца, надо полагать, привело в ярость.

Но если королева могла быть каналом передачи сведений из Англии в Нормандию, а оттуда в Данию, то она с тем же успехом могла передавать информацию и в обратном направлении. Его отец, полностью сосредоточившись на Паллиге и других врагах, которых он видел в пределах своих границ, вероятно, не предпринимал никаких попыток узнать от Эммы что-либо о герцоге Ричарде, о его стремлениях и союзниках. Но кто-то должен это сделать, и незамедлительно, пока неуместная враждебность короля к своей молодой жене не вызвала у нее презрение ко всем ним.

Эмма подхватила кожаный мяч, прицелилась в Эдгара и бросила, но подвижный девятилетний мальчик легко увернулся от ее неточного броска.

— Вы бросаете как девчонка, — весело поддел ее старший брат Эдгара Эдвард, стоявший рядом с ней в кругу детей.

— У меня не было братьев, которые научили бы меня хорошо бросать, — ответила она, расхохотавшись.

— Но у вас же есть брат, разве не так? — спросил Эдвард, ловко остановив ногой прилетевший к нему мяч. — Он ведь король Нормандии?

Он метнул мяч в Эдгара, но тоже промахнулся.

— Он герцог, — поправила его Эмма. — Нормандия — часть Франции, и сюзерен моего брата — король Франции.

Однако нельзя было сказать, чтобы ее брат придавал большое значение мнению короля Франции.

— Но мой брат, как и твой отец, правит большой страной, в которой живет много людей, в этом он очень похож на короля. Правда, он намного старше меня. Когда я была маленькой девочкой, он уже был взрослым мужчиной, и у него не было времени учить меня бросать мяч. Зато я хорошо езжу верхом.

Этим она надеялась произвести впечатление на Эдварда, с недоверием на нее посмотревшего.

— Я научилась ездить, когда была еще совсем-совсем маленькой, — сказала она, поймав мяч, от которого проворно увернулась Уаймарк, стоявшая в центре круга.

— Значит, сегодня днем мы должны поехать кататься верхом! — воскликнул Эдвард, просияв. — Это намного интереснее, чем играть в мяч.

Эмма нахмурила брови, раздумывая, может ли она себе это позволить. Ей отчаянно хотелось покататься верхом, но каждый раз, когда она приближалась к конюшням, которые здесь находились сразу же за оградой замка, стражники ее не пускали. Хоть они и были с ней чрезвычайно вежливы, гвардейцы выполняли данные им приказы, и ей нетрудно было догадаться, в чем они состояли. Королеве запрещено выходить за частокол — для ее собственной безопасности, разумеется.

Если она пойдет на конюшню с детьми Этельреда и ее заставят вернуться, они легко догадаются, что она здесь узница и, следовательно, враг. Та хрупкая связь, которую она старательно создавала во время их совместного пребывания в Кентербери, растает, как лед под лучами теплого солнца.

— Наверное, мы сможем поехать завтра, если погода будет по-прежнему хорошей, — сказала она.

Она попробует еще раз поговорить с королем. Возможно, вместе с детьми, их прислугой и отрядом стражников он ее и отпустит.

Эмма наклонилась влево, чтобы поймать мяч, брошенный наставником мальчиков с противоположной стороны круга, но тот, отскочив от ее руки, улетел в сторону. Она повернулась, чтобы догнать его, но внезапно остановилась, увидев молодого человека, поймавшего мяч с непринужденным изяществом.

— Милорд, — сказала она, смутившись под пристальным взглядом старшего сына Этельреда.

— Я предлагаю вам воспользоваться нынешней солнечной погодой, миледи, — сказал он. — Завтра она может испортиться. Я, например, хотел бы испытать превосходного скакуна, прибывшего вместе с вами из Нормандии.