— С тех пор, как она передала епископу мощи для монастыря Нью-Минстер, — ответила Гроя. — И отписала Уэруэллу надел из своих земель, чтобы основать обитель близ Эксетера.

Эльгиве такие новости пришлись не по вкусу. Может, Эмма и узница, но золото своего брата она тратит с очевидной выгодой.

— Почему ты раньше мне об этом не сказала? — упрекнула она Грою.

— Потому что вы не спрашивали, миледи, и я решила, что вы знаете.

Эльгива едва не набросилась на свою пожилую няньку, злясь на ее скрытность. Конечно, она держала ухо востро, но сведения из нее приходилось буквально клещами тащить.

— Откуда я могла бы об этом узнать? — спросила она раздраженно. — В последние недели я почти все время с королем, и, поверь мне, мы не обсуждаем с ним пожертвования Эммы.

Она возмущенно фыркнула.

— Кого еще обхаживает королева и о чем я не знаю? Рассказывай мне, даже если тебе это кажется очевидным.

— Дети короля почти каждый день сопровождают королеву, когда она выезжает за пределы…

— Дети никого не интересуют, — резко оборвала ее Эльгива. — Кто из взрослых ее сопровождает в поездках? Это одни и те же люди каждый раз?

Богатство и красота манят к себе, а у Эммы было и то и другое. Как она уже поняла, преданность при дворе короля Этельреда часто бывала предметом купли-продажи.

— Лорд Этельстан и его слуги составляют ее кортеж, помимо нормандцев Эммы, — ответила Гроя. — Этелинги Экберт и Эдмунд тоже иногда с ними выезжают. Более того, многие слуги этелингов сдружились с нормандцами.

У Эльгивы эти вести вызвали приступ тревоги. Она быстро окинула взглядом зал и увидела Этельстана сидящим за игровой доской напротив Хью, придворного Эммы. Нормандский священник, отец Мартин, был увлечен негромкой беседой с настоятелем монастыря Нью-Минстер, и, оглядевшись, она заметила, что нормандцы, и мужчины, и женщины, больше не держатся замкнутым кружком, а разбрелись среди англичан.

— Как же я этого не замечала… — пробормотала она.

— Не вините себя, миледи. Вы правильно сказали, что были заняты королем и его поездками на охоту. Вы не могли видеть выездов королевы после того, как сами уезжали, не могли видеть и ее возвращений до того, как возвращались охотники.

— Но я не могу понять, как нормандцы смогли так втереться к нам в доверие, — возразила Эльгива.

— Они приложили немало усилий, чтобы научиться говорить по-нашему. И это им помогло. Даже придворные дамы Эммы теперь говорят только на английском. Вы наверняка заметили это.

Эльгива нахмурилась, уязвленная: она действительно этого не заметила.

— Я все свое внимание сосредоточила на нашем короле, — сказала она. — Ты говорила мне, что однажды я стану королевой. Как же это пророчество может осуществиться, если я не стану фавориткой короля?

— Вы станете королевой, — уверила ее Гроя. — Так было предсказано человеком, который это прозрел.

Не в первый раз Эльгива задалась вопросом, кто предрек ей королевское будущее. Но, хотя она и пыталась добиться от своей пожилой служанки, от кого она это узнала, Гроя отказывалась ей отвечать. «И это не так уж и плохо, — подумала Эльгива, — ведь если Гроя так хранит чужие секреты, то мои собственные тайны тоже в безопасности».

Она снова взглянула на Этельстана и заметила, что его взгляд прикован к Эмме. Подняв глаза, королева встретилась с ним взглядом, и в одно мгновение они как будто что-то сказали друг другу без слов. Потом, вспыхнув, Эмма отвела свой взгляд в сторону.

Эльгива сделала глубокий изумленный вздох, с трудом веря в увиденное. Возможно ли, чтобы Этельстан, который раньше был заклятым врагом Эммы, теперь вожделел молодую жену своего отца? Сколько же, в таком случае, часов они провели вместе, катаясь верхом? И что между ними происходит? Не приходится сомневаться в том, что они не только свежим воздухом дышали.

Эти подозрения желчью обожгли ей горло. Если это правда, то Эмма присвоила себе нечто еще из того, что должно было принадлежать ей. И это была новая причина для ее ненависти к нормандской жене короля.

Утро дня святого Этельреда выдалось ясным и солнечным. В этот день дворец, кафедральный собор Олд Минстер и все примыкающие к королевскому замку улицы были заполнены возбужденными людьми, так как сегодня члены королевской семьи, духовенство и горожане собрались, чтобы праздновать именины короля.

Этельстан, ожидая своей очереди, чтобы занять место в торжественной процессии, которая выстраивалась во внутреннем дворе, наблюдал за тем, как передние люди в колонне двинулись к воротам. Впереди шел епископ, облаченный в великолепную красную мантию с вышитыми на ней золотом крестами; его пальцы украшали золотые перстни с рубинами. Следом за ним шли десять священников, по двое друг за другом, облаченные в зеленые праздничные ризы. За ними следовала дюжина одетых в белое алтарников, несших устланные цветами носилки, на которых покоилась тяжелая золотая рака с мощами святого Этельреда. За носилками стояли король с королевой, готовые вести королевскую семью в кафедральный собор, а позади них церковный хор уже запел псалом.

Заняв свое место позади королевы, Этельстан подумал, что он еще никогда не видел ее такой прекрасной. Ее волосы были скромно заплетены в длинную толстую косу, почти не видную под белым платком на ее голове. Белоснежная сорочка, собранная высоко под горлом и на запястьях, контрастировала с темно-синим платьем, плотно охватывавшим ее стройную фигуру. Никаких иных украшений, кроме нити жемчуга, свисавшей до талии, и изящной золотой короны, инкрустированной сапфирами, на ней не было. Стоящий рядом с ней король был с головы до ног увешан золотом, чтобы воздать дань уважения святому, чье имя носил, а также с тем, чтобы произвести впечатление на людскую толпу.

Процессия двинулась мимо почтительно притихшего городского и сельского народа, высыпавшего на улицы, чтобы лицезреть шествие королевской семьи и церковников с великолепным ковчегом с мощами святого. Многие в толпе держали в руках кресты, у иных на плечах сидели вытаращившие глаза дети.

Войдя в собор, Этельстан не сразу привык к полумраку огромной церкви после сияющего солнечного света. Он уловил запах роз еще до того, как их увидел. Сестры из монастыря Святой Марии и дамы из свиты Эммы превратили колоссальное строение из холодного камня в цветник, украсив алтарь и колонны пахучими гирляндами. Высоко вверху колыхались от ветра яркие шелковые вымпелы, свисающие со стенных скоб.

Большой орган грянул гимн, разнесшийся эхом над головами прихожан, в ту минуту, когда король повел свою свиту вверх по лестнице, ведущей в королевскую ложу рядом с алтарем. Этельстан занял свое место позади отца и окинул взглядом сотни верующих, толпящихся внизу. Многим из них пришлось провести эту ночь в церкви, чтобы занять удобное место и насладиться зрелищем королевской роскоши. «Мало кто из них, — подумал Этельстан, глядя на их обращенные вверх лица, — думает сегодня о молитвах».

По правде сказать, и его собственные мысли нельзя было назвать благочестивыми. Они были значительно более плотскими, чем того требовали благоразумие и приличия. Эмма преклонила колени перед ним и чуть в стороне, и находиться так близко к ней, не имея возможности прикоснуться или заговорить, было для него сладостной мукой.

И он в тысячный раз напомнил себе, что она — жена его отца.

Эти слова бесконечно повторялись в его голове, но какое это имело значение? Да, она жена его отца, но отец не любит ее, даже не желает ее.

А он, Господи прости, желает.

«Не желай жены ближнего своего».

Какая это заповедь? А как насчет жены отца твоего? Если впасть в этот грех, каким будет искупление?

Ему все равно, он не хочет искупления. Он хочет обладать женой своего отца, хотя она никогда не будет ему принадлежать. Она для него так же недосягаема, как луна.

И все же он любил ее, и это приводило его в крайнее смущение. Вопреки законам человеческому и Божьему, вопреки своей собственной воле, он ее любил. И он не знал, что делать, ведь пока жив его отец, она ему никогда не достанется.