— Судьба твоей госпожи будет связана с могущественным лордом, — произнесла она наконец, — а ее дети станут королями.

Но, видя сумрак в сердце женщины, сидящей по ту сторону костра, прорицательница ничего не сказала о другой даме, которая явится издалека, и о двух жизнях, сплетенных в такие тугие узлы, что их не разделить ни теперь, ни в вечности. Она ничего не сказала о благодатных краях, которые будут выжжены дотла в грядущие времена, и о невинных жизнях, которые будут принесены в жертву короне.

Она знала, что в эту ночь опять появятся знамения в небесах и звезды снова прольют кровавые слезы.

1001 год от Р. Х.

В этот год Англию постигли великие потрясения вследствие вторжения датских викингов, сеявших ужас и разруху везде, где бы они ни появились, разоряя, опустошая и предавая страну огню… Вернувшись на свои корабли с огромной добычей, викинги отправились на остров Уайт, и никто не мог им противостоять: ни флот на море, ни войска на суше не решились их атаковать. Потом последовали времена, тяжкие во всех отношениях, ибо викинги никогда не прекращали творить зло.

Англосаксонские хроники

24 декабря 1001 г. Фекан^[2], Нормандия

Если бы в те времена кто-нибудь делал записи о погоде, то зима 1001 года на северо-западе Европы значилась бы в них как самая суровая и морозная за семьдесят пять лет. В конце декабря того года пришедшая из Арктики чудовищная буря промчалась по всей Европе, но особенно яростно она обрушилась на два королевства, расположенные по обе стороны Ла-Манша.

В Нормандии ее приход сопровождался резким понижением температуры и холодным дождем, сковавшим ледяной коркой кроны заботливо выращенных плодовых деревьев в долине реки Сены. Вслед за дождем пришел шквальный ветер, который сломал хрупкие промерзшие ветви, разметал то, что должно было стать урожаем следующего лета, по широким полям, покрытым снежной слякотью. Буря неистовствовала весь день и всю ночь, и, когда ее ярость исчерпалась, на опустошенный край тихо и легко, как благословение Божие, посыпался снег.

Глядя из-за монастырских стен, отшельники аббатств Жюмьеж и Сен-Вандриль созерцали опустошенный яблоневый сад и, опустив головы, возносили молитвы, смиряясь перед волей Всевышнего. Крестьяне, сгрудившись в своих убогих хижинах в поисках тепла, молились о спасении, полагая, что наступает конец света. В недавно построенном герцогском замке в Фекане, где герцог и его семейство собрались для празднования Рождества, пятнадцатилетняя сестра герцога Эмма бесшумно натягивала тяжелые сапоги поверх теплых шерстяных лосин, стараясь не разбудить свою старшую сестру. Но ей это не удалось.

— Что ты делаешь? — В хриплом голосе Матильды, донесшемся из-под толстой кипы одеял, прозвучало осуждение.

— Собираюсь спуститься в конюшню, — ответила Эмма, продолжая натягивать сапоги.

Она искоса взглянула на сестру, пытаясь определить, в каком та настроении. Жидкие темно-каштановые волосы Матильды были заплетены в тугую косу, что придавало ее узкому лицу изможденный вид и делало строгий взгляд, который та метнула на младшую сестру, еще более хмурым.

— Тебе нельзя выходить в такую бурю, — решительно возразила Матильда. — Ты простудишься.

Она хотела еще что-то сказать, но ее речь неожиданно прервал приступ мучительного кашля.

Подойдя к ней, Эмма взяла со стола у кровати чашку разбавленного водой вина и подала питье сестре.

— Снегопад прекратился, — сказала она, пока сестра отхлебывала из чашки. — Со мной все будет в порядке.

Эмма подумала, что, в отличие от Матильды, она редко болеет. Бедная Матильда! На свою беду, она единственный темноволосый, низкорослый и болезненный ребенок их матери среди остальных восьмерых белоголовых братьев и сестер — как на подбор, рослых и здоровых.

Когда старшая сестра опорожнила чашку, Эмма подхватила лежавшую на кровати шаль и накинула ее на свои густые светлые волосы.

— Надо полагать, ты собираешься посмотреть, как там твоя несчастная лошадь, — гортанно прохрипела Матильда. — Не понимаю зачем. Боже мой, об этих животных заботятся так, словно это малые дети! С твоей стороны подло оставлять меня здесь одну.

Эмма, которая любила простор, лошадей, собак и охоту, для которой не было счастья больше, чем скакать вдоль нормандского побережья у подножия высоких меловых скал, даже не пыталась объяснить Матильде, питающей отвращение ко всем этим вещам, почему ей так нужно уйти. Хотя Эмма и сочувствовала больной и скучающей Матильде, она бы сошла с ума, если бы не вдохнула свежего воздуха и хоть немного не побыла в одиночестве. Сестры просидели вместе взаперти целых три дня. Она сняла с крючка на стене теплый, отороченный мехом плащ и набросила себе на плечи.

— Я надолго не задержусь, — пообещала она.

Но Матильда уже нашла другой довод.

— Что, если викинги вернутся, когда ты будешь там? — строго спросила она. — Что помешает этим датским скотам напасть на тебя, если они встретят тебя одну, без охраны?

Обдумывая предостережение сестры, Эмма застегнула плащ под подбородком. Король датчан, Свен Вилобородый, обратился к ее брату с просьбой поставить свой флот в гаванях северного побережья Нормандии, и герцог Ричард, не желая перечить воинственному королю, дал свое согласие. Однако собственный корабль Свена Вилобородого и еще с десяток судов вошли в гавань Фекана два дня назад, что вынудило ее брата, скрыв негодование, из вежливости пригласить короля в замок, к своей семье.

Король охотно согласился и расположился в большом зале дворца с двумя десятками своих товарищей, безжалостных воинов с суровыми лицами, которых цивилизация едва коснулась, несмотря на обилие золота у них на запястьях и пальцах. Страдающая от лихорадки Матильда была вынуждена оставаться в кровати. Супруга герцога, Джудит, только пару недель назад разрешившаяся от беременности, также соблюдала постельный режим. Поэтому кубок, символизирующий гостеприимство, королю в замке подала мать Эммы, вдовствующая герцогиня Гуннора, и рядом с ней стояла лишь ее младшая дочь. Гордясь своим датским происхождением и кровной связью с датским троном, герцогиня все же не питала никаких иллюзий по поводу Свена Вилобородого. Следуя правилам этикета, она представила ему Эмму, но сразу же после этого отправила ее и всех остальных молодых женщин во внутренние помещения замка.

Эмма об этом совсем не жалела. Свен Вилобородый молча приветствовал ее кивком головы, угрюмо окинув холодным взглядом, оценивая ее так, будто она была вовсе не женщина, а вещь, которую можно покупать и продавать, какая-нибудь безделушка на рынке в Руане. Она почувствовала, как краснеет под свирепым пристальным взглядом, и испытала желание повернуться и убежать. Но она заставила себя неспешно удалиться из зала с высоко поднятым подбородком, всем своим существом ощущая, как ее бесцеремонно разглядывают датские викинги.

Эти люди добывали себе пропитание убийствами и насилием — люди, которые, хотя и приняли крещение, в глубине сердца продолжали чтить своих языческих богов. По крайней мере, так о них говорили. Всю ночь ее преследовали во снах их суровые обветренные лица, и Эмма, так же, как и ее братья, предпочла бы, чтобы они вообще не появлялись в Фекане. Но в тот день в замке датчан не было.

— Викинги отправились в гавань смотреть, какой ущерб нанес шторм их судам. Раньше, чем стемнеет, они, скорее всего, не появятся. Я вернусь задолго до того и, обещаю, уже не оставлю тебя одну до тех пор, пока мы не погасим свечи.

Сказав это, Эмма выскользнула из комнаты прежде, чем Матильда успела придумать еще что-нибудь.

Она отправилась через пустынный двор к конюшне; воздух оказался настолько холодным, что было больно дышать. Эмма шла по скользкой снежной слякоти, взбитой людьми и лошадьми, держась одной рукой за каменную стену. Энжи, белоснежная кобыла Эммы, заржала, узнав хозяйку, и та уткнулась в густой мех на шее животного, отогревая лицо. Однако вскоре она услышала насторожившие ее звуки на конюшенном дворе. Неужели викинги уже вернулись? Похоже, не все, иначе от них было бы намного больше шума.