В 1858 году в гостинице «Три императора», в Париже на Луврской площади, знаменитый французский писатель Александр Дюма-отец встретился (довольно случайно) с видным русским вельможей графом Кушелевым-Безбородко…

Нет, я не собираюсь писать о Дюма. Это действительно совсем-совсем другая история, которая уже многократно была рассказана и в большей или меньшей мере читателю известна. Хочу только напомнить об исключительном интересе обоих Дюма (отца и сына) к России. Дело не только в несчастной любви сына к графине Нессельроде и в счастливой и продолжительной к Надежде Нарышкиной, а и в том, что плодовитому перу отца принадлежал роман о русских декабристах: «Записки учителя фехтования» (разумеется, запрещенный в России и сделавший Николая I смертельным врагом Дюма).

Дюма-отец мечтал о путешествии по России — стране, в те времена еще совершенно экзотической для иностранцев. И вот — знакомство с русским вельможей, приглашающим в гости. Да и на престоле сидит уже не Николай I, а Александр II, не питающий столь «личных» чувств к Дюма. Короче, визу удается получить, и Дюма-отец отправляется путешествовать по России.

Описывать путешествия я тоже не буду. Не буду даже рассказывать о том, как писатель встретился в Нижнем Новгороде с графом Иваном Александровичем Анненковым, бывшим декабристом, и его очаровательной женой-француженкой, урожденной Полиной Гебль, добровольно поехавшей с мужем в сибирскую ссылку. А эта встреча особенно примечательна: ведь главными героями «Учителя фехтования», написанного 18 годами раньше, были именно супруги Анненковы.

Перенесемся в Закавказье, в Нуху — уездный город Елизаветпольской губернии. Пребывание Дюма в Нухе меньше всего занимает историков литературы, а для нас с вами интересно как раз оно.

Во время путешествия по России Дюма гостил у людей именитых, для которых пригласить к себе прославленного писателя было делом чести. В Нухе Дюма оказался гостем начальника Нухинского края Романа Тархнишвили. В Закавказье Дюма получил полную дозу романтики и гастрономии, которых искал в своем путешествии. Ущелья, джигиты, древние замки, легенды, южные красавицы, шашлыки, сациви, кахетинские вина…

Насыщенная программа трудоемких развлечений не помешала писателю обратить внимание на одиннадцатилетнего Вано — сына его гостеприимного хозяина. А мальчик действительно стоил этого. Он был не только ловок и смел, этот истинный сын гор, но и на редкость смышлен и любознателен. Несмотря на юный возраст, он вполне свободно владел и русским и французским языками.

Вано не только слушал увлекательные истории автора «Трех мушкетеров», который был блестящим рассказчиком, особенно за столом, после нескольких бокалов доброго вина. Вано и сам многое мог рассказать предмету своего обожания.

— Да, вы правы, монсеньер, наша фамилия действительно грузинская — это ясно по окончанию. Но она не простая. В России любят шутить, что если у грузина есть две овцы, то он уже и князь. Но наш род действительно, один из самых знатных. Вам знакомо имя Георгия Саакадзе? Он был великим полководцем и выдающимся государственным деятелем. Мы зовем его «диди-моурави», что значит великий правитель, le grand régent, хотя и по-русски и по-французски это не совсем передает значение слова «моурави». Он жил в конце XVI — начале XVII века и много сил положил на борьбу за независимость и за объединение Грузии. Именно он возглавил народные восстания в Картли и Кахетии против персидских шахов, захотевших поработить наш народ. И я горжусь тем, что мой отец и я — прямые потомки Георгия Саакадзе.

— Но почему же ваша фамилия не Саакадзе? — спрашивает заинтересовавшийся писатель.

— А дело как раз в том, что Саакадзе получил тарханство, то есть освобождение от «тархана» — феодальных пошлин, les impôts féodales. Отсюда и пошло прозвище моих предков Тархан-Моурави, которое потом превратилось в Тархнишвили.

Недолго пробыл французский писатель в Нухе, но след от этой встречи надолго остался в душе юного Вано. Позже он признавался, что именно это краткое знакомство пробудило в нем страсть к путешествиям и жажду знаний.

Отец, видя способности мальчика, отправил его учиться в столицу — в далекий Санкт-Петербург. В 16 лет Вано, которого теперь звали Ваней, получил аттестат зрелости и поступил на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета. Мальчик из далекой Нухи стал ученым и одним из первых занялся серьезным изучением действия радиации на живые организмы.

И кто знает, если бы Дюма-отец не встретился с графом Кушелевым-Безбородко и не оказался в Пухе, может, не пробудилась бы в грузинском мальчике жажда к знаниям и стал бы он офицером или священником и, уж во всяком случае, не одним из героев нашей книги, где теперь ему по праву принадлежит самое достойное место.

Если вы поедете в Ленинград, то обязательно зайдете в Русский музей. Сюда, как и в Эрмитаж, нельзя не зайти. А в Русском музее вы почти наверняка осмотрите картины Репина. В одном из залов рядом с портретами Бородина, Глазунова и Римского-Корсакова висит портрет интересного брюнета с буйной шевелюрой и дремучей бородой. На нем форменный сюртук, рядом — кафедра. Суровые и пытливые глаза смотрят на изумленного посетителя. Кто бы это мог быть? На этикетке надпись. «И. Е. Репин. Портрет И. Р. Тарханова».

Многие из наших современников, привыкших видеть в форменной одежде преимущественно военных, скажут: «Офицер какой-то» (эти слова и я слышал возле портрета, невольно останавливающего многих).

Нет, товарищи, это не офицер, а крупный ученый, действительный член Российской Академии наук Иван Романович Тарханов, семья которого, кстати сказать, была в близкой дружбе с семьей Репина. Илье Ефимовичу позировал не кто иной, как Вано Тархнишвили, которого во время его жизни в Санкт-Петербурге стали называть на русский манер.

Не ищите в серии «Жизнь замечательных людей» томика «Тарханов». Жизнь Ивана Романовича нигде еще не рассказана во всех подробностях. Он был довольно известен при жизни. Многие писали о нем вскоре после смерти, а потом все реже и реже, да и совсем перестали. Как-то его имя вспомнили в связи с изданием писем Репина.

В 40-х годах нашего века начала бурно развиваться радиобиология. Это был как раз тот период, когда шла борьба с «космополитизмом» и «низкопоклонничеством», когда всюду искали русские приоритеты. Тогда снова появилось имя Тарханова как основоположника отечественной и мировой радиобиологии.

Я горжусь успехами русской науки (благо есть чем гордиться), и меня возмущает, когда иностранные коллеги замалчивают важные работы советских ученых — либо умышленно, либо по незнанию русского языка. Но когда старые добрые и чисто русские «французские» булки вдруг переименовывают в городские («горбулки»), то, простите, мне смешно и обидно. Тем более что другие хлебобулочные изделия, называвшиеся истинно по-французски — батоны, так батонами и остались.

Мне как-то попалась в руки немецкая поваренная книга. Я был поражен, когда в перечне изделий из теста увидел: Bliny, Blintschiki, Oladji, Watruschki, Prianiki, Pliuschki, Pontschiki, Kowrischki, Chworost, Kulebiaka, Rasstegai, Pelmieni, Warieniki и т. д. и т. п. Почти подряд я читал русские слова, написанные на немецкий манер! А раз мы, как видно, стоим на первом месте по «тестяному», стоило ли бороться с французскими булками!

Точно так же и в науке. Мы достаточно богаты, и нет нужды из соображений ложной национальной гордости что-то или кого-то притягивать за волосы.

Каюсь, когда мне стали попадаться ссылки на радиобиологические работы Тарханова, о которых я ничего не слышал и которые нигде раньше не цитировались, я решил, что это именно выдуманный, искусственный приоритет. Но когда значительно позже я познакомился с самими работами, больше узнал о жизни и деятельности Тарханова, мне пришлось изменить свое мнение.