Опять началась студенческая жизнь. Ирина продолжала жить в той же квартире. Это устраивало и ее, и хозяйку. Общежитие не привлекало, хотя заходила она туда пару раз на вечеринки к сокурсницам. От потрясения она оправилась, прошлую жизнь вспоминала редко, ездила по Москве на своей «Волге». Но ее начали тревожить две вещи: во-первых, деньги все-таки таяли, а бедно жить Ирина не привыкла; во-вторых, давала знать о себе физиология — женское начало к девятнадцати годам наконец-то проснулось и требовало удовлетворения. Его, конечно, можно было получить без особых хлопот, что Ирина и делала по три-четыре раза в день, но тяжесть внизу живота и сладко-липкое томление все чаще настигали ее в самое неподходящее время. Однажды, сидя за рулем, она чудом разъехалась со встречной машиной. Надо было что-то делать. Это становилось опасным для жизни. Она почувствовала, как намокли трусы, поморщилась.

Смешно, но для нее это вылилось в проблему. Ирина уже давно выработала свой стереотип отношений с мужчинами. В этом институте история повторилась. После начала учебного года ее донимали звонками три месяца — видимо, москвичи оказались понахальнее, потом прекратили. Никто не обиделся, по крайней мере, это было незаметно. В общежитии шла активная половая жизнь студентов, туда же за этим приходили и москвичи, живущие с родителями. Без хлопот освобождались комнаты для пар, а то и устраивались веселые групповухи для разнообразия. Конечно, этим мало кто занимался, разве что в очень пьяном виде, но было, было.

Секс-гиганты курса продолжали на нее облизываться, но их отпугивали и ее машина, и чересчур модные тряпки. Что она сирота, знали все, но думали, что уж у нее-то, конечно, есть супербогатый и красивый любовник. Вокруг настоящей женщины должен быть туман таинственности. Вокруг Ирины он был, но чересчур густой.

Проблему надо было решать, и она стала чуть внимательнее смотреть по сторонам. Однажды в буфете почувствовала на себе чей-то взгляд и, против правил, решила обернуться. На нее смотрел мужчина лет тридцати, явно преподаватель не с их факультета. Он был красив, одет по-европейски, хоть и в демократичных джинсах, темные волосы почти достигали плеч и при этом удивительно шли ему. Лицо интеллигентное и в то же время мужское, волевое. Чем-то он напомнил Ирине отца. Она взяла свой салат, кофе и села за свободный столик. Очевидно, он был очень уверен в себе, потому что вскоре подошел, попросил разрешения и сел рядом, спокойно завязав беседу. Представился, продолжая просто разглядывать Ирину. Взгляд был не нахальным, но в то же время мужским. Она тоже отвечала просто и смотрела просто, с облегчением подумав, что с ним можно спокойно разговаривать. Он не глупел на глазах и не пускал слюни, глядя на нее. Сергей действительно был преподавателем. Математик, кандидат наук, с уже готовой к защите докторской. У него большое будущее — говорили все. Эту информацию ей выдали потом сокурсницы, заметив их вдвоем за столиком. Девочки на курсе знали все и всех, ибо активно занимались ловлей женихов, поняв, что на их биологии далеко не уедешь, надо в жизни устраиваться, и если не сейчас, то потом будет поздно. Эти мысли Ирину тоже посещали. Но на данный момент цель ее была иная, о ней мы уже знаем. Подруги, кстати, сообщили ей также, что он женат, имеет ребенка. Это не произвело на Ирину впечатления. Там, за столиком, она дала ему свой телефон и решила просто ждать.

Придя домой, подошла к зеркалу и, вглядываясь в собственное отражение, задумалась. Вспомнила родителей. Нельзя сказать, чтобы она была на них сильно похожа. Вспомнила, как говорила ей мама, что глаза с «ведьмиными кружками» достались ей от бабушки, которую Ирина не видела. Бабушка умерла еще до ее рождения. Аккуратный точеный носик и маленький рот — это мамино. А ямка на подбородке — это от отца. Только у отца она была глубокой, разделяя подбородок как бы надвое, а у Ирины — чуть заметной. Манерой разговора, взглядом Ирина тоже отца напоминала. Ей об этом говорили еще в детстве. Отцовского взгляда побаивались на работе. Когда он смотрел на человека в упор, особенно в гневе, люди ежились, а у особо слабонервных холодный пот выступал. Глаза молний не метали, и никогда он не опускался до крика. Никого не оскорблял. Но во взгляде читалась непонятная, сверхъестественная осведомленность, легкая насмешка и несгибаемая, железная воля. «Шеф все знает», — паниковали каждый раз подчиненные, вспоминая в ужасе все свои мелкие и крупные грешки. «Знает, что я ему тогда соврал, никуда не ездил, а только позвонил, а сам поехал к любовнице. Знает, что оборудование на четвертый цех подвезли только вчера, а не неделю назад, как я ему докладывал. Знает, все знает, откуда?» — в отчаянии думал какой-нибудь солидный дядя, крупный начальник, уже сделавший удачную карьеру, прошедший огонь и воду. «Наверное, кто-то ему стучит, меня предупреждали, я, дурак, не верил». Вот тут он как раз и ошибался. Иринин отец не любил стукачей. Просто он умел так смотреть, что взгляд мог вывернуть человека наизнанку, особенно если он был в чем-то виноват. На отца даже очень высокое начальство никогда не позволяло себе орать, проявляя поневоле непопулярную ни в верхах, ни в низах корректность. В те времена с самых верхних этажей власти до самых нижних летели сплошные матюки и угрозы, заставляя бегать, держась за сердце, директоров заводов, начальников строительств, не говоря уже о всяких прорабах и председателях колхозов. Громадный маховик крутился медленно, со скрипом, то там, то тут не ладилось, затыкали спешно дыры, предотвращали катастрофы, как могли, а иногда и не могли, как все потом с ужасом узнавали. Других рычагов управления страшным, непредсказуемым механизмом, кроме мата и угроз, не существовало. Даже излишне говорить, что никто никого не уважал. Только боялись.

Вот этот отцовский взгляд и унаследовала Ирина. Она научилась им управлять, прятала, как могла, отводила глаза и не фиксировалась подолгу на собеседнике. Но при желании могла смутить и привести в замешательство кого угодно. И иногда этим пользовалась. Больше в целях самообороны. Красота — дар божий, но жить с ним нелегко. С детства всегда, куда бы она ни пошла, ее преследовали взгляды, как мужские, липкие, так и женские. Смотрели все и всегда. Конечно, она к этому давно привыкла. Научилась игнорировать замечания на улицах, не отвечала на приставания. Она не была тщеславна, и это пустое и бесцеремонное внимание иногда утомляло и раздражало ее — хотелось подойти и надавать всем глазеющим пощечин, заорать грубо. Но это случалось с ней редко.

Ирина вспоминала свое детство, жизнь с родителями в их уютной, большой квартире, маму, ее платья, духи и украшения. У мамы был вкус. Никогда не видела на ней дочь ничего кричащего. Платья, костюмы мягких тонов из хороших, дорогих тканей, небольшие золотые сережки, кольца, кулоны, всего немного и к месту. Были у нее и бриллиантовые серьги с колечком, но надевала она их редко. Окружение семьи было довольно скромное, и мама не хотела выделяться. Они и так выделялись достаточно. Эта милая женщина укрепляла и налаживала связи и отношения с внешним миром. Это именно она привлекала в дом людей, и гости к ним заходили часто и охотно, ели, пили и веселились, выезжали компаниями на природу. Она, как могла, нейтрализовала тяжелый характер мужа, ей было обидно, что люди побаиваются его, даже те, с кем они дружили много лет. Мягкий юмор, тактичность, душевная теплота, готовность и выслушать, и помочь — такова была Иринина мама. К ней частенько заходили подруги и болтали часами в их уютной гостиной, на праздники и дни рождения являлись с мужьями. Мама была счастливой женщиной, и ей хотелось сохранить и укрепить это счастье, сделать счастливыми детей.

Ирина вспомнила, как в тринадцать лет она впервые решила накраситься. У мамы было много косметики, дорогой и недоступной тогда большинству женщин. Пользовалась она ею весьма умеренно, умело подчеркивая глаза и скрывая морщинки. Ирочка долго корпела у зеркала, ставя свои маленькие эксперименты, пока наконец не убедилась, что ей не идет ничего — ни тушь для ресниц, ни тени — и без того огромные глаза становились слишком большими, вульгарными, а помада портила цвет ее губ. Посмотрев на результаты Иришкиных опытов, мама сказала: