— Ай припадочный? — прошептал оголец.

Дома, в Ростове-на-Дону, падучей болел их сосед, черноморский моряк, и Ленька видел, как ему облегчали страдания. Он опустился на колено, не задумываясь, вынул кинжал, с трудом клинком открыл мальчишке зубы, просунул сквозь них серебряный кончик ножен. Мальчишка стал извиваться, как рыба на кукане, с всхлипыванием глотнул раза два воздух и вдруг затих. Несколько минут спустя он устало, непонимающе открыл мутные глаза. После припадка эпилепсии, ростовский сосед-моряк часа два лежал совсем без сил, точно бревно. А этот мальчишка почти сразу сел. «Значит, слабый был псих», — подумал Ленька и помог ему подняться на ноги.

— Ты где живешь? — спросил он.

Мальчишка не ответил, только облизнул покусанную распухшую губу.

— Куда тебя проводить?

Мальчишка перевел на него мутные глаза, сделал шаг, покачнулся и, не подхвати его Ленька, вновь свалился бы. Но тут же он упрямо тронулся вперед. Пришлось крепко поддерживать его за руку.

Так огольцы добрались до городского извозчика, дремавшего на козлах обшарпанной пролетки.

— Куды претесь? — грубо окликнул их бородач и, пугая, вытащил засунутый под сиденье кнут.

— Чайная... «Уют», — слабо ответил мальчишка, достал из кармана смятый червонец, протянул.

Извозчик сразу переменил тон. Ленька не знал, что ему делать, но мальчишка пододвинулся в пролетке, освобождая ему место, и он сел. Зацокали подковы, кляча лениво потрусила по сырым булыжникам мостовой.

— Откуда у тебя, пацан, перышко? — тихо, вяло спросил мальчишка. — Покажь.

Ленька уже знал, что «перо» по-воровски означает «нож», и с гордостью вынул кинжал.

— Достал, — ответил он загадочно.

Мальчишка осмотрел серебряную рукоятку, попробовал пальцем лезвие, равнодушно вернул оружие и притих; забившись в угол пролетки.

«Кто: он такой? — размышлял Ленька. — С виду, заморыш, а держится самостоятельно и деньги водятся».

На мальчишке был новый клетчатый пиджачок, испачканный свежей базарной грязью, на ногах — желтые ботинки. Кепка тоже приличная. А руки худенькие, с длинными черными ногтями.

«Зачем он меня везет?» — думал Ленька, однако не протестовал.

Потянулись кривые улочки, приземистые домишки, бесконечный забор, за ним кирпичная труба фабрики. Наконец извозчик остановился перед облупленным зданьицем с грязным фонарем над кривой вывеской.

В большой, продолговатой комнате с заслеженным полом по случаю пасмурной погоды уже горело электричество, было тепло, сильно пахло кислыми щами, селедкой, винным перегаром, потными разгоряченными телами. У стены возвышалась небольшая эстрада, застеленная дорожкой из солдатского сукна, стояло ободранное, дребезжащее пианино, на котором бойко играл седовласый еврей в зеленом старомодном касторовом сюртуке и галстуке бабочкой. Рядом сидел коренастый, чубатый гармонист с рябым, красным лицом, видно уже подвыпивший, и рьяно растягивал мехи «венки». Увядшая, сильно напудренная женщина с коротко подстриженными волосами и оплывшей грудью, одетая в модную коротенькую юбку, открывавшую до колен толстые ноги в шелковых чулках, пронзительно и с разухабистым надрывом пела:

Ночь надвигается.

Фонарь качается,

И свет врывается

В ночную мглу.

А я немытая,

Тряпьем прикрытая,

Стою и бублики

Всем продаю.

3а буфетной стойкой торговал сам хозяин чайной — широкий в кости мужчина с постным, бритым лицом, с пегими, расчесанными на пробор волосами, в поношенном, но прочном пиджаке, осыпанном на плечах перхотью. Он отпускал закуски двум официантам и зорко холодными, бегающими глазками следил за порядком в заведении.

По всей комнате были расставлены столики, застеленные мятыми, несвежими скатерками, у стен чахло зеленели фикусы. Большинство столиков, несмотря на сравнительно ранний час, уже занимали посетители — рабочие с окраины, спекулянты, ломовые извозчики, компания кутящих парикмахеров и еще какие-то подозрительного вида люди. Всюду стояли графинчики с водкой, пивные бутылки, в легком чаду, испарениях от жирной горячей пищи слышался звон рюмок, звякали вилки, висел гул голосов. Между столиками шныряли два официанта в замызганных фартуках, бойко, с лету, ставили подносы, получали деньги.

Один из них, с плоскими жидкими усиками и перекинутым через левую руку полотенцем, подскочил к вошедшим ребятам:

— Вы зачем сюда?.. — Но, разглядев нового Ленькиного товарища, проговорил даже несколько виновато: — Червончик? А я... того. Чегой-то бледный?

Худенькое, какое-то старческое, с просвечивающими жилками личико мальчишки в клетчатом пиджаке осталось неподвижным, ничего не отразило. Он вяло спросил:

— Наши тут?

Официант кивнул на серую солдатскую портьеру, за которой виднелась прикрытая дверь, и ответил, снизив голос:

— В номере. Гуляют.

— Дай ему чего-нибудь пожрать... холодцу, котлетку,— так же вяло приказал Червончик официанту и кивнул Леньке. — Ты, шкет, посиди тут... шамай. Я скоро.

Тихо, несколько волочащейся походкой он прошел за портьеру.

Официант убежал. Хозяин бросил из-за стойки острый взгляд на усевшегося Леньку, отпустил ему закуску, булочку. Певица на эстраде, вызывающе подергивая толстыми плечами, стараясь изобразить задор, пронзительно и устало тянула:

Купите бублики!

Горячи бублики,

Гоните рублики

Сюда скорей.

И в ночь ненастную

Меня, несчастную,

Торговку частную,

Ты пожалей.

Откинулась грязная портьера, в дверях «номера» показался Червончик, поманил пальцем Леньку. Оголец только было собрался есть. Встав, он недовольно последовал за новым знакомым.

«Номер» представлял собой комнату значительно меньшую по размеру, чем «зал», с голландской печью, выложенной зелеными изразцами. Два столика были сдвинуты посредине и накрыты вместе. На залитой скатерти густо стояли бутылки с этикетками, тарелки с нарезанной колбасой, селедкой, холодцом. В некоторые тарелки были выплеснуты остатки пива, в них плавали окурки. Под низким потолком вился табачный дым. Звуки песни, гармоники из общего зала, дребезжание пианино сюда, в «номер», доносились несколько заглушенно.

«Гуляло» здесь человек двенадцать—напористые, чубатые парни в лихо распахнутых пиджаках, из-под которых виднелись зефировые рубахи без галстуков, а то и просто полосатые тельняшки, и накрашенные, пестро одетые девицы в захватанных, смятых кофточках, с развинченными манерами. Некоторые сидели парочками, в обнимку, с папиросами в зубах. Держали себя все очень шумно, не стеснялись в выражениях.

Ленька стал догадываться, кем был его новый знакомый мальчишка и что это за компания: ворьё. Его охватило острое любопытство.

Остановясь возле полупьяного, приземистого молодца с толстыми покатыми плечами, в рубахе-ковбойке, Червончик сказал:

— Вот у этого.— И кивнул на Леньку,

Молодчик, не подымая широкого, тупого подбородка, протянул ладонью кверху сильную руку, исколотую синей татуировкой:

— Положь сюда.

Ленька озадаченно посмотрел на Червончика. Тот пояснил:

— Я сказал Бардону, что у тебя кинжал есть. Посмотреть хочет.

Нехорошее предчувствие кольнуло Леньку. Он уже знал, что в мире воров и беспризорников царит единственный закон — закон силы. Неправ среди них всегда слабый. Нерешительно достав кинжал, он показал его Бардону.

— Вострый? — спросил тот.