— Вы — партизаны? — вдруг спросил Юрка срывающимся баском и весь залился краской.

— Партизаны, разве ты не видишь, партизаны, — перебил его вопрос Рогов, и Глушов сердито завозился, устраиваясь удобнее. Этот парень за словом в карман не лез.

— Партизаны мы или нет, — наконец сказал Глушов неторопливо и веско, невольно вспоминая чувство беспомощности и заброшенности, когда сердце начинает болеть, и радуясь, что пока все идет хорошо, — партизаны мы или нет, не важно! Кажется, я просил вас рассказать, что с вами случилось.

— И зимовать так расположились? — настаивал на своем Рогов, кивая на шалаши.

— Отвечайте на вопросы. Номер вашей части, дивизии?

— Почему мы должны отвечать на ваши вопросы? — Рогов выделил это «ваши» и оглянулся на Скворцова. Скворцов неодобрительно молчал, и тогда к Рогову опять подошел Почиван, опять присел рядом на корточки, положил руки ему на плечи и раздельно, убежденно сказал:

— Потому, браток: видишь ли, у нас есть винтовки, а у вас их нет, вот потому мы будем спрашивать, а вы отвечать. И попрошу не скоморошничать, здесь желающих повеселиться нет. Понятно?

— Понятно. — Рогов подождал и отодвинулся, сбрасывая с плеч широкие ладони Почивана.

В один из своих походов в глубь леса в поисках грибов — всё поблизости подчистили раньше — Юрка Петлин увидел, притаившись за дубом, большого желто-грязного кабана; выворачивая землю на поляне, зверь неуклюже задирал голову и громко чавкал, тревожно поводя маленькими, злыми глазами, шумно нюхал воздух и прислушивался и опять начинал с ожесточением выворачивать пласты земли.

«Вот сапер!» — с восхищением подумал Юрка и стал осторожно снимать с плеча карабин. Глушов категорически запретил стрелять возле лагеря, но Юрке Петлину было всего шестнадцать лет и мяса он уже не ел полмесяца. При одной мысли о свежей, парной свинине у него засосало под ложечкой, и он забыл не только строгий приказ Глушова, но и вообще все на свете.

«Дикий», — подумал он, следя за горбатой хребтиной кабана, на которой густо стояла прожолклая грязная щетина. Когда кабан замер на несколько секунд, зарывшись мордой в землю и что-то шумно вынюхивая, Юрка приладился и ударил ему в лопатку и не услышал выстрела, а услышал глухой храп, и кабан побежал боком-боком, потом завалился мордой вперед и все хотел поднять зад и скоро затих. Юрка, осторожно подступив к нему сзади, потолкал его в спину дулом карабина. Кабан был мертв, Юрка исполнил вокруг него замысловатый танец, высоко вскидывая ноги, а затем, остыв от радости, присел рядом и стал раздумывать, как быть дальше. До стоянки километров восемь, не меньше, у него, правда, есть широкий финский нож, но перед ним многопудовая теплая туша, обросшая щетиной, и что с ней делать, как дотянуть до места, он не знал. Хорошо бы, конечно, раньше сходить на стоянку, ну а если кто утащит кабана?

Петлин задумчиво обошел вокруг туши раз и другой, подергал кабана за короткий хвост и вытер ладонь о траву.

Ну что, придется пока унести на стоянку окорок, а остальное спрятать. Юрка достал нож, подергал кабана за все четыре ноги поочередно, выбирая, и, решительно сдвинув брови, принялся отпиливать переднюю ногу, придерживая ее за острое блестящее копытце. Сначала дело шло туго, Юрка увлекся и возился долго, сопя, отделил от туши окорок и облегченно вздохнул, вытер вымазанные в сукровице руки и финку о траву и потом еще о ствол березы и сел передохнуть. Кабан лежал к нему длинной мордой, хищно оскалив клыки — желтые, тупые и уже мертвые.

«Ты был кабан, живой кабан, — сказал ему мысленно Юрка, осторожно потрогав пальцем самые кончики клыков. — Ты дышал и выкапывал корни, а теперь ты уже не кабан, я отрезал у тебя окорок. Тебе уже все равно, и ты уже ничего не чувствуешь».

Он представил себе, как обрадуются все мясу и будут его благодарить, а он скромно будет отмалчиваться в сторонке. Мяса, если его присолить, хватит надолго, а соль у Почивана есть. Юрка проглотил слюну, больше всего ему хотелось сейчас отрезать от окорока кусок сырого мяса и съесть. «Мяса много, куда его?» Он отрезал маленький кусочек, положил в рот и стал жевать — мясо было жестким и сладким, от него пахло преснятиной. Юрка все-таки дожевал его и проглотил. «Старый кабан, интересно, дикие кабаны долго живут? Наверное, лет десять», — решил он, думая, что можно еще чуток посидеть и вставать, — пора было идти.

Лес стоял тихий. Петлин лег на спину, с наслаждением вытянул ноги. Интересно, что скажет Вера, когда узнает, что это он убил кабана, и нахмурился: ему не нравилось, как Рогов смотрит на Веру. Все дело, конечно, в самой Вере, решил Юрка и совсем по-мальчишески подумал: «А кабана все-таки подстрелил я, а не он». Трудно, конечно, понять этих женщин, вздохнул Юрка. Она и разговаривает с Роговым иначе, чем с другими, и глядит на него иначе, и слушает не так, как всех. Юрка погрустнел; ему даже расхотелось возвращаться на стоянку, хотя там были не только Рогов и Вера, но и другие, больной Глушов, тоже голодный, Скворцов — этот второй день лежал и бредил — все просил пить; губы от жара у него черные, потрескались, из трещин выступила кровь.

Прямо над Юркой дуб, высокий, старый, и листья, несмотря на осень, на нем сильные, густые, он весь унизан желудями. Столько много желудей Юрка еще никогда не видел, он вздохнул, легко встал на ноги. Он решил привязать окорок за копытце на ремень для удобства и присел, делая петлю.

— Стой! — сказал ему кто-то негромко и близко.

Юрка прянул к карабину, еще никого не видя, но его остановил тот же голос, вернее, не голос, а нерассуждающая решимость, прозвучавшая в коротких словах: «Стой, говорят, застрелю».

Петлин медленно выпрямился, поворачиваясь: перед ним стояли трое — солдаты-красноармейцы, все молодые, и один пониже, без пилотки, держал его на прицеле; Петлин завороженно следил за черным зрачком дула, и у него до приторной сладости сжалось в груди, под ногами была земля, трава и коренья, по-осеннему жадно сосущие соки, он чувствовал, как ненасытно они пьют пьянящую силу земли, и как она велика, эта сила.

— Ребята, дорогие, — обрадовался Юрка и качнулся вперед.

— Стой! — остановил его резкий голос того, без пилотки. — Я те дам дорогие! Нашелся, гостек!

— Да я же свой! — взорвался Юрка и выругался, неумело, без вкуса, так, чтобы только выразить свое возмущение, и пока он матерился, все слушали, а тот, что держал его на прицеле, даже голову свесил набок, и Петлин увидел в его глазах насмешливое любопытство.

— Ну, хватит, — прервал тот, что держал Юрку на прицеле. — Ладно, понятно, что русак, хотя и желторотый, матюгаешься неумело.

«Наверно, окруженцы, — подумал Петлин. — Вот черт, их трое, сожрут кабана, тоже, видать, на лесном харче, одни носы торчат».

Его успокаивало, что на пилотках у солдат звездочки, но лесная жизнь уже выработала в нем недоверчивость и осторожность; он не стал особо выказывать открыто своей радости, хотя вид звездочек на пилотках сильно на него подействовал, ему хотелось подойти, обнять этих троих, неизвестно откуда взявшихся, он чувствовал, что они — свои, и видел, что они относятся к нему, вооруженному, в штатском человеку, недоверчиво, и понимал, что так они и должны относиться, и не очень обижался.

Один из солдат, лет двадцати пяти, с противогазной сумкой через плечо, в которой топорщился явно не противогаз, а что-то другое, подошел и взял карабин Петлина, и только после этого низенький отпустил свою винтовку и мирно сказал:

— Ну, вот, теперь давай поговорим. Ты что, на свое брюхо только кабана завалил?

Юрка оглянулся и совсем расстроился, один из солдат с ножом присел возле кабаньей туши и рассматривал то место, откуда был отрезан окорок.

— Ясно, на одного, — сказал солдат. — Видишь, окорочек-то отделил, попортил тушу. Хорошо, пришли на выстрел, сколько мяса сгинуло б.

— Кабан мой, он мне нужен, — рассердился Петлин. — Вы за чужую тушу не переживайте.

— А ты, парень, не дури, — крепко свел брови низенький. Петлин давно понял, что он здесь старший. — Сейчас со мной пойдешь, а вы займитесь здесь кабанчиком, — приказал он своим товарищам. — Доложу капитану, он еще вам человек четырех подошлет, а так не утащите.