— Приношу извинения, гражданка Карташева, — с явным усилием над собой проговорила наконец Слесарева.

До самой лощинки, где работала ее дружина, Вера не произнесла ни слова. Ломтев задумался, не замечая спутницу. Вера с доброй косинкой поглядывала на него сбоку. Возмужал, ранняя седина пробилась на висках. Когда же это?.. Дутовцы заочно приговорили его к расстрелу, узнав, что он, потомственный казак, судил в трибунале земляков-станичников. Николай шутит по этому поводу: «Уж теперь-то меня никакая шальная пуля не заденет!»

Они простились около овражка, и Ломтев поскакал обратно в город.

— Давайте подкрепимся немного, у кого что есть, — сказала Вера своим дружинницам.

— Неплохо бы разговеться куличами, — притворно вздохнула Василиса. — Буржуйки с тобой не поделились?

— Ничего, будет и на нашей улице праздник...

Возвращались домой на закате солнца, которое щедро высветило купола массивного собора, тонкий изразцовый минарет караван-сарая. Шли молча, ни о чем не хотелось говорить. Близ самого форштадта встретились с небольшим отрядом красноармейцев.

— Готовы ли для нас квартиры, девицы-красавицы? — громко спросил старший.

— Да уж гневаться не станете, — бойко ответила Василиса.

— Лучше бы им не понадобились наши норы, — сказала Вере знакомая работница с лесопильного завода.

Провинившийся форштадт казался пустым: окна наглухо закрыты ставнями, иные заколочены крест-накрест, на лавочках у тесовых ворот одни кошки. Но Вера знала, что форштадт готовится принимать своих и чуть ли не в каждом доме теплится до утренней зари лампадка перед иконами, бьют поклоны старые казачки, молятся за тех, кто обложил город с трех сторон. Наверное, сейчас смотрят в щели ставен, как устало плетутся несколько десятков женщин, и с недоумением спрашивают себя: «Что эти бабы против тысяч сабель? На один заход какой-нибудь полусотне».

Нет, апрель восемнадцатого года больше не повторится, хотя весна и похожа на прошлогоднюю. Гибель председателя губкома Цвиллинга, попавшего в засаду в станице Изобильной, и та варфоломеевская ночь с третьего на четвертое апреля, когда вахмистры рубили спящих красноармейцев, — все это многому научило защитников города... Пусть казаки снова пытаются разгромить Оренбургскую коммуну, пусть «версальцы Дутова» рыщут совсем невдалеке. Они даже занимали пригородную станицу Нежинку. Но Гая Гай выбил их из этого казачьего «Версаля», а Великанов отогнал еще дальше, за Каменно-Озерную. Удар был таким внезапным, что в станичном управлении не успели убрать с накрытых столов куличи, крашеные яйца и прочие пасхальные яства. Урок, памятный для дутовских рубак: не удалось им с ходу ворваться в город, как в восемнадцатом. Время другое. Да и люди поднялись на крыло. Михаил Дмитриевич Великанов, почти ровесник Ломтева, назначен командующим обороной. С каким завидным тактом относится к беспартийному Великанову председатель губкома Иван Алексеевич Акулов. Может, в том и мудрость революции, что она умеет возвышать таланты...

— О чем ты все думаешь, Верочка? — спросила Василиса, когда они уже подходили к дому.

— Так, о разном.

— Устала, конечно? Признавайся!

— Все мы устали сегодня.

— Мне-то не впервой, я сильная...

Вере нравилась эта крепкая рослая девушка, недавняя прислуга местных богачей Гостинских. У нее был живой природный ум, общительный характер. Окончив всего лишь церковноприходскую школу, она успела прочесть уйму книг. Василиса никогда не унывала и могла показаться беспечной, но объяснялось это не столько ее молодостью, сколько тем ровным отношением к военной жизни, на которое не всяк способен. Другой подруги не пожелала бы Вера для себя.

Поленька встретила их радостно, расцеловала маму, тетю Васю. Еще бы: весь длинный весенний день до позднего вечера сидела она одна в закрытом флигеле.

— Идем, Полина Семеновна, погуляем с тобой по набережной, на свежем воздухе, — сказала Василиса.

— О-о, идемте, идемте, тетя Вася! — Девочка бросилась к ней, опять расцеловала ее, начала поспешно одеваться.

Вера с затаенной ревностью проводила дочь с Васеной, ставшей для Поленьки чуть ли не второй матерью, и занялась домашними делами. Заправила лампу, затопила голландку, — хорошо, что Коля Ломтев прислал дровишек, — потом взялась чистить картошку. И время пролетело быстро.

— Что-то вы скоро нынче, — заметила она, когда скрипучая дверь в переднюю шумно распахнулась.

— А ну-ка, мамочка, угадай, что мы видели сейчас? — Девочка переглянулась с тетей Васей. — Ни за что не угадаешь, ни за что!.. Мы видели пушку! Самую настоящую, большую пушку!

Вера вопросительно посмотрела на подругу.

— Рабочие устанавливали орудие у нас на берегу, мы и подошли к ним, — просто, без тени тревоги, объяснила та.

— Час от часу не легче!.. — испугалась Вера, но тут же осеклась и посмотрела на дочь, неописуемо довольную, что рядом с домом стоит теперь самая настоящая пушка..

Только в одиннадцатом часу ночи, поев рассыпчатой картошки с постным маслом, вдоволь напившись морковного чаю, они легли спать. Поленька устроилась возле матери и притворилась спящей, зная, что взрослые любят посекретничать. Вера лежала с открытыми глазами, прислушиваясь к мерному дыханию дочери. Узкая лунная дорожка наискосок перечеркнула комнату, отделив Верину кровать от плюшевого диванчика, облюбованного Василисой.

— А Ломтев к тебе неравнодушен, — сказала вдруг Василиса из своего угла.

— Не выдумывай, спи.

— Да и ты к нему неравнодушна, я уж знаю.

— Не сваливай с больной головы на здоровую. Ты сама тянешься к Николаю.

— Где уж мне!

— Тетя Вася, не хитри, раз не умеешь.

— Во всяком случае, пора бы тебе, Верочка, налаживать жизнь.

— С ума сошла! Город на осадном положении, а ты болтаешь о пустяках.

— Любовь остается любовью даже на войне.

— Это ты определенно где-то вычитала.

Василиса привстала и, щурясь от лунного света, озорным полушепотом добавила:

— Я видела сегодня, с каким удивлением смотрела ты на Ломтева.

— Ничегошеньки ты не понимаешь, милая моя. Я смотрю с удивлением на многих, в том числе и на тебя.

— Вот еще!

— Никогда не задумывалась, как там с любовью, но вижу, что революция открывает в людях редкие таланты. Отсюда мое удивление и Ломтевым, с которым я вместе выросла. Ты не смейся... Ни в одном старинном романе, конечно, не прочтешь об этом. Меня вообще удивляют многие. О Гае я уже не говорю, Гай еще в мальчишеские годы побывал в царских тюрьмах. Но Великанов моложе его. Сын рязанского крестьянина, бывший учитель, он в двадцать шесть лет стал командующим. А ведь так и остался бы в церковноприходской школе, если бы не революция. И сколько таких краскомов! В прошлом году летом я видела Каширина и Блюхера. Каширин-то окончил Оренбургское казачье училище, а Блюхер вовсе простой рабочий. Но как они разбили Дутова в верховых станицах — тот еле ноги унес из губернии. «Церковный вестник» писал тогда, что «Дутову преградили путь есаул Каширин и полковник Блюхер». Видишь, епископ Мефодий «присвоил» Блюхеру даже звание полковника, чтобы только обелить войскового атамана, которому-де пришлось воевать не с какими-то там голодранцами...

— Откуда ты все знаешь?

— Чудачка. Я работала в дутовском штабе.

— А скажи, как ты решилась? У тебя ведь дочь. Если бы ты была одна — другое дело.

— Наверное, смерть мужа подтолкнула меня на этот шаг.

— Вот я, пожалуй, не могла бы дня прожить у белых.

— Надо было, тетя Вася, надо. И ты сможешь, если доведется.

— Не знаю уж... Рассказала бы все по порядку, Верочка.

— Потом, после как-нибудь.

Вера повернулась к стенке и тут лишь поняла, что Поленька до сих пор не спит. Легонько прижала ее к себе да и всплакнула от нахлынувших чувств. Теперь Васена, в свою очередь, притворилась спящей, но, не в пример любопытной девочке, она забылась в первые же несколько минут, намаявшись на земляных работах. Ей ничего не снилось — ни война, ни любовь...