— Сейчас выясню, — ответил он и едва слышно произнес что-то, одновременно прижав палец к серьгокоммуникатору в мочке уха.

— Да, господин, — сообщил он Вепперсу, — капитан Буссе сообщает, что мы все еще в пределах поместья, на расстоянии тридцати километров от его границы, если быть точным.

Джаскен пробежался по маленькой клавиатуре, закрепленной на тыльной стороне его левой кисти, и вызвал оригинал изображения, сформированного окулинзами. Уточненное значение составило тридцать кликов.

Командовала Гало VII женщина — капитан Буссе, нанятая управлять Колесом, как подозревал Джаскен, отнюдь не за высокий профессионализм, а за эффектную внешность, поэтому он не доверял ей и перепроверял, когда только мог, все предоставленные ею данные. Пока что ему не удалось поймать ее на достаточно серьезной ошибке, чтобы имело смысл завести с Вепперсом разговор о должностном несоответствии капитана, но Джаскен пока не терял надежды на успех.

— Угу, — пробормотал Вепперс, и его тут же перестало интересовать, владеет ли он дальними холмами или нет. Его правая рука словно помимо воли поднялась к лицу, а пальцы осторожно, очень осторожно, погладили фальшивый кончик носа, под которым медленно регенерировалась плоть и нарастали хрящики. Подделка была очень убедительной, особенно в сочетании с профессиональным актерским макияжем, но Вепперс не мог избавиться от неприятных ощущений. Он отменил несколько важных визитов и сдвинул сроки куда большего числа встреч за дни, миновавшие после ужасного происшествия в опере. Как же мерзко все вышло. Хуже того, расползались неуместные слухи, шило не удалось полностью утаить в мешке. Особенно подозрительной со стороны выглядела срочная отмена приема вечером того злосчастного дня, на которую он был вынужден пойти без всяких объяснений, потому что у него не осталось времени их придумать. Впоследствии доктор Сульбазги предложил легенду, по которой Джаскен якобы отсек хозяину кончик носа во время фехтовального поединка.

— Это хорошая версия, — согласился с его предложением Вепперс, лежа на больничной койке глубоко в подвалах городского дома в Убруатере всего через полчаса после того, как девка напала на него. Он с горечью осознал, что голос его сделался странным: носовым, приглушенным, точно его кто-то душил. Сульбазги наложил бандаж, обработал рану коагулянтом, антисептиком и стабилизирующим гелем. Пластического хирурга уже вызвали, тот был в пути. Тело девки увезли из театра и спрятали в холодильнике морга. Доктор Сульбазги пообещал заняться им позже.

Вепперса все еще трясло, хотя Сульбазги выписал ему сильнодействующие успокоительные. Он валялся на койке, как бревно, и думал о своем, пока врач суетился над ним. Он не мог дождаться возвращения Джаскена из оперы, куда тот отправился, чтобы проверить, все ли следы происшествия вычищены и согласуются ли между собой показания присутствовавших.

Девку не следовало убивать, это было дурацким, импульсивным, ненужным решением. В тех редких случаях, когда подобные действия необходимы, их всегда надлежит совершать руками подчиненных. Для этого он содержал ораву телохранителей, а также Джаскена и его бригаду особого назначения. Самому же следует оставаться на расстоянии, чтобы в случае чего все отрицать и предъявить следствию неоспоримое алиби. Но он в тот момент впал в раж, ослепленный близостью беглянки, осознанием того, что девку наконец удалось загнать в ловушку. Ее должны были изловить уже через несколько минут. Как же он мог удержаться от участия в завершающем акте этой облавы — нет, охотничьего спектакля?

Но все равно, все равно он не должен был убивать ее. В конце концов, в нее были вложены такие средства, такие усилия, она сама по себе представляла практически неоценимое сокровище, а теперь оказалось, что все это было зря, и он чувствовал крайнюю досаду от потери. Люди неминуемо обратят внимание, что девушка не показывается с ним в свете. Более-менее убедительная причина, на скорую руку состряпанная пиарщиками после того, как обнаружился ее побег по дороге в дом моды, сводилась к редкой болезни, от которой-де страдают только Инталии.

Он не мог просто объявить о ее смерти во всеуслышание. Это вызвало бы лавину проблем — с Гильдией Хирургов, страховыми компаниями и, может быть, даже адвокатами клиники, где ее татуировали при рождении. Немыслимо было и отговориться частично правдивой, но еще более вредной для его репутации историей о побеге. Он подумывал объявить, будто девушку похитили, или представить все так, словно она решила принять постриг, но оба варианта были плохо проработаны и влекли за собой дополнительные осложнения.

По крайней мере, ему удалось вернуть ножи. Сейчас они все еще были заткнуты за пояс его клетчатых брюк. Он погладил рукоятки. Придурок Джаскен предлагал избавиться от них, подумать только. Нет нужды избавляться от столь ценных орудий убийства, если можно вместо этого бесследно уничтожить тело. Эта сучка посмела украсть их! В конце концов она оказалась просто неблагодарной маленькой воровкой! И она его покусала, дрянь эдакая! Она даже попыталась перегрызть ему горло и убить его. Как у нее вообще духу хватило такое задумать и провернуть? Немыслимо! Как она вообще посмела на него напасть!

Теперь он был даже рад, что убил ее. И это впервые, как ему вдруг стало ясно: он впервые убил сам, своими руками. Это оставалось одним из очень немногих поступков, которые ему прежде не доводилось совершать. И когда все раны затянутся, когда вырастет новый нос и все придет в норму, это прекрасное ощущение останется ему как награда.

Он вспомнил еще, что, пока он в первый раз не овладел ею против ее воли (лет десять назад), он никогда никого не насиловал. У него попросту не возникало такой потребности. Таким образом, девка подарила ему два новых ощущения. Если бы ему сейчас вздумалось повеликодушничать, он бы неохотно признал, что их можно рассматривать как определенную плату за боль и неуверенность, которые он из-за нее испытывал. Ему понравилось пронзить живое тело ножом и следить, как жертва умирает. Это было восхитительно. Каким бы сильным он ни считал себя, это незнакомое ощущение основательно встряхнуло его. Он все еще смотрел сучке в глаза, когда она умерла.

Вошел Джаскен, на ходу снимая окулинзы и командуя двоим из Зей охранять дверь больничной палаты.

— Тебе тоже нужно придумать какую-нибудь травму, Джаскен, — без предисловий обратился к нему Вепперс, глядя на своего начальника СБ так, словно тот и вправду был причиной всех бед. Отчасти это было правдой, как он сейчас сообразил. Ведь именно на Джаскена возлагались обязанности держать строптивую девчонку под контролем и следить, чтоб та никуда не рыпалась. — Можно навешать всем лапшу на уши, будто ты ранил меня в тренировочном поединке, но нельзя все обставить так, словно тебе это ничего не стоило. Выколоть тебе глаз, что ли?

Лицо Джаскена, и без того не слишком румяное, побледнело.

— Но, господин...

— Или сломать руку. Что-то серьезное.

Доктор Сульбазги кивнул.

— Думаю, сломанной руки будет достаточно.

Он окинул взглядом предплечья Джаскена, как бы ожидая команды хозяина.

— Но, господин, пожалуйста... — взмолился Джаскен, покосившись на доктора.

— Ты можешь устроить чистый перелом, так ведь, мой дорогой Сульбазги? — спросил Вепперс. — Чтобы он быстро поправился?

— Легко, — ответил Сульбазги и доброжелательно улыбнулся Джаскену.

— Господин, — сказал Джаскен, с видимым трудом овладев собой, — если остальные охранники будут выведены из строя, а я останусь единственной преградой между вами и врагом, то с таким переломом возможности оказать им действенное сопротивление у меня не будет.

— Я уже подумал об этом, — сообщил ему Вепперс, — но нам все-таки нужно что-то придумать.

Он задумался, морща лоб.

— А как насчет шрама? Полученного в том же учебном поединке или на дуэли. На щеке, чтобы всем было видно.

— Такой шрам должен быть очень большим и очень глубоким, — заметил Сульбазги. — Велика вероятность того, что он останется на всю жизнь.