И мы все смеемся. И Ольга Петровна тоже. Часто она просит:

— Коленька, почитайте какой-нибудь стих.

Дневник мой друг и в какой-то мере воспитатель. Он многое проясняет.

Наши девочки.

Дуся. Эта мне помощница. Хотя и часто сердится, но еще чаще смеется. Чистая душа.

Лора. Та самая, в которую не могу влюбиться. Так и не смогу.

Есть люди, которые всегда, во всем преуспевают. Такова Лина Реброва. Учится отлично, говорит гладко, собой недурна (хотя и хуже Лорки), читает приветствия знатным людям, преподносит им букеты и всегда, даже в прямом смысле, попадает в цель, например, в школьном тире. Самоуверенна так, что у иных людей — у меня, например, — даже в горле першит. Девочки (не все, конечно) льнут к ней, подражают. Мальчишки (тоже не все) подкручивают будущие усы. А я скорее уж предпочту глупую Лорку с ее старорежимными уловками. Она когда-нибудь шлепнется. Нинка же — никогда. Она знает, что нужно именно сегодня, теперь, чтобы добиться цели, чтобы всегда быть на виду.

К этим преуспевающим я еще вернусь. Мне кажется, у меня в жизни с ними произойдут самые серьезные столкновения.

А вот та, другая, вся состоит из промахов и острых углов. И я в нее верю и всегда буду верить.

— В седьмом задали сочинение на свободную тему! — тревожно сообщила Дуся. — Что, если и у нас будет? О чем тогда писать?

— О чем хочешь, — сказала Маша.

— Ну, если каждый будет писать о чем хочет…

Дуся густо покраснела, потом сказала:

— Можно написать, как идет снег. Идет и идет.

— Разве хватит для целого сочинения?

— Не знаю. Человек потерял вещь и возвратился, ищет. И не нашел. А снег все идет…

Дуся стала совсем грустная.

А в седьмом тоже шел разговор.

— Странные вы люди, — говорил Володя Игнатов. — Не можете жить без указки.

— Но придумать самим очень трудно.

— И небезопасно, — добавил Виктор. — В сущности, эта «свободная тема» тоже, если хочешь знать, указка. Не на всякую свободную тему можно писать.

— Вот именно, — подхватил Митя Бобриков.

— Нелепости, конечно, писать не следует, — сказал Володя.

— Это от позиции зависит, — продолжал Виктор. — Но ничего: можно выйти из положения. Надо только прикинуть, что не выходит из круга. У меня уже есть несколько.

— Давай, — сказал Митя.

— «Мои любимые герои». Сами знаете кто.

Но Мите не очень понравилось.

— «Как я провел каникулы», — продолжал Виктор. — «Вчерашний день». Или еще лучше — «Завтрашний день». Ты, Игнатов, не злись. Интересно, что ты сам напишешь…

— Напишу: «Почему трудно писать на свободную тему».

— Здорово. Но ты шутишь.

— Конечно, шутит, — вставила Лора.

— Совсем не шучу.

— И ответишь на вопрос — почему?

— Да. Потому что люди боятся самостоятельно мыслить.

Володя был красный. Виктор слегка побледнел.

— Ладно, не будем вдаваться в тонкости. Итак, объявляю аукцион «свободных тем». Хватай, Митя, пока не поздно.

Коля Вознесенский был рад свободной теме. Сочинение, собственно, было готово: рассказ из цикла «Счастливые развязки».

Коля слыл среди товарищей книжным мальчиком. Он рано пристрастился к чтению; доходило до того, что герои любимых книг становились для него реальными, живыми людьми. Более того: иные знакомые казались менее живыми, чем Король Лир или Пьер Безухов. Коля страдал, когда книга подходила к концу. И часто сам придумывал продолжения.

Трагические развязки были ему тяжелы; он пытался найти другие, оптимистические. Лиза из «Дворянского гнезда» не: уходила в монастырь: побеждал зов жизни; Гамлет вовремя раскрывал все козни и успевал отомстить, не погибал бессмысленно. В другой раз Коля уговорил Грушницкого сознаться в своем предательстве публично. И Печорин бросился ему на шею, как он и собирался.

Но чем старше становился Коля, тем меньше он верил в свои счастливые развязки. Допустить изменение характера среди неизменных условий, его породивших, по меньшей мере наивно, утопично. Тем не менее — так сильно было гуманистическое влияние Володи — в сочинении на свободную тему Коля описал свой самый трудный психологический опыт — спасение Анны Карениной.

Да, в самый решительный миг он остановил ее, буквально оттащил от платформы, прокричав:

«Одну минуту! Ради спасения моей жизни!»

И потом где-то в пыльном скверике, на полустанке или даже в доме у Анны Аркадьевны, куда он проводил ее, начал длинный и трудный разговор и добился-таки, что она после нервной истерики согласилась отсрочить свое гибельное намерение ради детей. Во второй раз — так думал Коля — она не решится.

«Вы только подумайте о своей дочери!» — твердил он.

Он так умело обрисовал положение маленькой Ани в доме у Каренина — ведь закон водворит ее именно туда, — так изобразил ее одинокое детство, отчуждение брата, трудную юность среди сожалений и злословия, напомнил о возможных преследованиях со стороны графини Лидии Ивановны, которая возненавидит Ани, что измученная женщина сказала, протянув ему руку:

«Да. Клянусь вам: я буду нести свой крест до конца».

Наконец Анна Аркадьевна успокоилась и пошла к себе отдыхать, а он уселся в кабинете ждать Вронского. Конечно, разговор также будет не из легких, но Коля его продумал.

Он скажет не все: по рассеянности чуть не попала под поезд. Нет, не по рассеянности — зачем щадить его? — была расстроена, огорчена, и вот… Вронский, конечно, ужаснется и даст клятву никогда не огорчать Анну.

И все же у Коли были сомнения.

«Допустим, — думал он (то есть воображаемый спаситель), прислушиваясь к боязливым голосам слуг, — допустим, можно похлопотать о разводе: у меня связи в сенате и среди духовных лиц; я близок с князем Полторацким, который вхож во дворец. Можно будет повлиять на Алексея Александровича посильнее, чем графиня Лидия: он поддается любому влиянию. Но разве это решит дело? Каренин не уедет из Петербурга. А Сережа…»

«Развод? — переспросит Вронский, уже придя в себя от первого сильного испуга. — И вы думаете, это возможно?»

«Утверждать не смею, но почти убежден».

«О, если бы так!»

Но в голосе у него не будет твердости. Сам того не сознавая, он в глубине души уже не хочет такой развязки. Лучше бы вовсе не было прошедших двух лет и всего с ними связанного. И этот ужасный случай…

«„Вы уверены, что это нечаянно? А не для того, чтобы казнить меня? Жестокости у нее хватит“.

Может быть, он и не скажет так. Но мысль появится. Ужасно, главное — то, что нельзя говорить обо всем… И, в сущности, я добился сегодня только отсрочки.

И все же лучше жизнь, чем смерть. Хорошо, что она спит за стеной, а не лежит растерзанная на станции… Что завтра маленькая девочка откроет глаза и увидит свою мать…»

Будь это год назад, Коля именно так закончил бы свое сочинение. У него даже был готов эпиграф — из стихотворения Михаила Светлова:

По теперь, в седьмом классе, Коля зачеркнул эпиграф и прибавил такие строки:

«А как же та свеча, которая озарила для нее и жизнь, и людей, и все человеческие поступки? Как же та правда, которая открылась ей перед самым концом? Ведь это голос и думы самого Толстого, сама тогдашняя жизнь! Нет, здесь не может быть счастливой развязки…»

Тридцать первого декабря в Большом театре шел балет «Щелкунчик». Ученики музыкальной школы получили билеты. Маша достала еще билет для Дуси; обе сидели близко и все хорошо видели.