«Я наблюдал ход горбуши и по реке Большой на Камчатке. Поразительное зрелище! Была тихая солнечная погода. Игра стремительных потоков, сталкивающихся около речных отмелей, лишь изредка чуть-чуть изменяла зеркальную гладь воды. Вдруг со средины реки, с подводного бугра меж двух речных фарватеров, донесся страшный шум, напоминающий плеск кипящей в большом котле воды.

Мы с берега долго любовались движением огромнейшего косяка горбуши, который, словно сильный поток, ворвался в реку Большую и, преодолевая ее течение, несся все дальше и дальше все выше и выше. Длина косяка была не менее одного километра, а ширина примерно 100 метров, так что без преувеличения можно считать, что в нем был не один миллион рыб.

В течение двух недель с утра и до вечера были заметны поднимавшиеся над поверхностью и снова медленно опускавшиеся в воду горбатые спины самцов горбуши и серебристые брюшки самок, высоко подпрыгивавших над водой. Этот беспрерывный танец рыб в реке не прекращался и по ночам.

Горбуша вошла большими косяками также в притоки реки Большой. Однажды, стоя на мостике, перекинутом через узкий проток, я долго смотрел, как горбуша шла навстречу потоку. Но поведение рыб было уже иным, чем в устье реки Большой, — более смирным и вялым. Многие особи успели (так скоро!) приобрести заметные изменения тела».

Кета перед нерестом тоже преображается до неузнаваемости. Из океана она приходит стройной, вся в сверкающей солнечной чешуе, как в морской пене, но уже через несколько суток жизни в реке на ее посеревших боках выступают малиновые, лиловые и черные «тигровые» полосы, вдоль тела появляется темная узорчатая сыпь. У самцов спина вздувается горбом, челюсти загибаются грозным крючкастым клювом. Они превращаются в фантастические клыкастые страшилища.

Нерка перед пляской любви надевает огненно-красный саван.

Такое необыкновенно быстрое изменение лососей объясняется сильным воздействием половых гормонов — ведь за каких-то пятнадцать — тридцать дней у них полностью созревает икра и молоки.

Тихоокеанские лососи забираются в самые верхушки речек. Ничто не может их остановить — ни пороги, ни водопады.

Кета спешит на нерест со скоростью около пятидесяти километров в сутки. Наконец, окруженная свитой нетерпеливых клыкастых чудищ, самка останавливается на перекате и, судорожно извиваясь, расчищает плавниками глубокую яму. Потом ложится и трепетными, пульсирующими струями выпускает икру в яму, а главный — самый могучий, самый ярый горбач поливает икру молоками.

Ленки, хариусы, гольяны так и шныряют поблизости, норовя ухватить оранжевую гроздь личинок. Главный горбач, свирепо оскалив пасть, отгоняет их прочь. Бросается он и на своих собратьев, едва они приблизятся к его самке. Иногда между равными соперниками вспыхивают настоящие сражения: они грызут друг другу бока, плавники, с силой сдавливают крючкастыми челюстями хвосты и беспощадно треплют. Трусливые удирают, а слабые погибают.

Пока силачи бьются, к самке наперегонки устремляются хиленькие, тщедушные «рыцари», чтобы хоть на мгновение внести свою лепту в продолжение рода. Так из-под рогов громадных сражающихся быков-оленей иногда воруют важенок охваченные страстью молодые бычки.

Самки заботливо засыпают икру толстым слоем песка и не уплывают от своего потомства под бугром, ревностно следя, как бы кладку не разворошили другие рыбы. Их тело ссыхается, грубеет, покрывается язвами и лохмотьями кожи, обрастает грибками. Проходит неделя, две, и течение уносит к морю безобразные, вяло вздрагивающие тела когда-то сильных, непокорных красавцев. Все! Конец! Там, под бугром, они спрятали своих детей. Там, под бугром, они закопали самих себя. Таков неодолимый круг их существования: смерть ради жизни, жизнь ради смерти.

Засыпанные песком неоплодотворенные икринки обладают чудесными свойствами: не погибают, а продолжают развиваться до тех пор, пока из оплодотворенных не выклюнутся мальки. Если бы они начали разлагаться, они погубили бы всю кладку. Сколько тайн в природе! Да и сама жизнь тихоокеанских лососей тоже еще не разгаданная тайна.

Известно, например, что они совершают далекие путешествия. Одна меченая кета за 33 суток проплыла 900, а другая — 1600 километров. Некоторые молодые лососи из наших рек устремляются к югу-западу острова Хоккайдо, другие — к юго-востоку Алеутской гряды. Но где бы они ни скитались, в каких бы морях ни блуждали, они всегда возвращаются метать икру только в ту речку, где вывелись. Это доказано американскими учеными, которые, прежде чем выпускать мальков в океан, отрезали у них грудные или жировые плавники. Когда американцы убедились в правоте своих выводов, они построили широкую сеть рыбозаводов. И все затраты с лихвой окупились.

Почему же тихоокеанские лососи возвращаются в места своей колыбели? Как же они, бороздя бескрайние океаны, безошибочно находят маленькие речушки?

Одни ученые предполагают, что у лососей развит «инстинкт родной реки», «инстинкт дома». Другие говорят о каком-то «навигационном чувстве». Третьи — о «тончайшей реакции особей на внешние условия», о том, что с младенческих дней мальки якобы «впитывают» ароматы родной реки, то есть «запоминают» химический состав воды, особенности рельефа дна, берегов и т. д. Некоторые ученые считают, что ключ к разгадке этой тайны кроется в «изменениях осмотического давления углекислых соединений крови рыбы». Одним словом, гипотез хоть отбавляй, но тайна по-прежнему будоражит умы биологов.

А сибирские рыбаки убеждены, что здесь все ясно и никаких загадок нет. Косяки лососей ведут за собой из океана малыши-однолетки, которые еще не успели забыть дорогу к своей колыбели, как и их великовозрастные родичи. Рыбаки зовут таких однолеток каюрками. Каюр управляет оленьими и собачьими упряжками, ну а каюрки — громадными стадами морских бродяг. Перед поводырями-каюрками всегда идут гонцы — самые могучие самцы-одиночки, словно проверяют, не заблудились ли малыши, правильно ли ведут к свадебному ложу косяки самок.

В давние времена поимку первых гонцов, предвещавших богатый дар океана, рыбаки отмечали веселыми обрядами, песнями, факельными шествиями, кострами.

Как только раздается плеск гонцов, из лесов и гор тучами слетается к рекам воронье, сбегаются лисы, росомахи, белки, соболи, горностаи, мыши. Уссурийские тигры, властелины дальневосточных дебрей, и те не прочь отведать жирной лососинки. Хрустят рыбой даже олени, даже дикие горные бараны. Зайцы тоже подбирают чешую да косточки.

Но нетерпеливей всех ждут «великого хода» камчатские медведи. Они усаживаются на удобных позициях, где лососи прижимаются к берегу, и бьют их лапами. Рыбалка настолько увлекает медведей, что они забывают даже про еду — все ловят и ловят, рявкая от азарта и бегая вприпрыжку за каждой вырвавшейся из когтей рыбиной.

Потомственный охотник-камчадал Петр Васильевич Портнягин вспоминал:

«В тридцатых годах пришлось мне охотиться на медведей во время нереста горбуши. Вошел я на пригорок, речка вся как на ладони, но стрелять нельзя, далеко и ближе тоже не подкрадешься — ветер мешает. Вот и сидел я, ждал, пока ветер переменится. От нечего делать стал считать медведей. Насчитал шестьдесят шесть, потом сбился…»

Сначала звери и птицы пожирают лососей целиком, потом — только головы. А уж когда бесчисленные трупы рыб устилают берега, лакомятся лишь глазами и мозгами. Подобно людям, они заготовляют рыбу впрок: сушат на солнце, прячут под камни. А медведи — так те, говорят, даже закапывают в ямы.

Образ жизни атлантических лососей примерно таков же, как тихоокеанских. Однако не все они погибают после брачных плясок, не все обитают только в морях. В этот обширный род входят следующие виды: балтийские, невские, ладожские, онежские, черноморские, аральские и каспийские лососи, семга, кумжа, озерные и ручьевые форели.

Кумжа водится во внутренних и северных морях. Она очень привязана к пресной воде. Даже в морях кумжа «пасется» лишь вблизи берега. Кроме того, она продолжает усиленно питаться и в брачный период, когда все другие лососи голодают.