Но где там! Вывороченные деревья, махая корневищами, то погружались, то всплывали — невозможно было за них держаться. Я захлебывался, а течение неумолимо волокло на скалы — там даже бревна разбивались в щепки. Я пытался подплыть к берегу и не мог. Истощенные силы подходили к концу; коричневый туман сомкнулся надо мной. Все стало безразлично.

Но тут из-за туч выглянуло солнце, засияли снежные вершины — и так захотелось в горы! Лишь тогда, ребята, я по-настоящему оценил прелесть жизни. Пока меня волокло, в памяти промелькнуло все: и студенческие годы, и жена с детишками, и дым походных костров. Когда скалы уже были готовы расплющить тело о каменные грани, я выбросил вперед руки и повис на остром ребристом выступе. Не знаю, как вырвался из того ада, на ладонях, вот смотрите, до сих пор следы остались.

Геолог повернул к огню ладони, изрезанные белыми шрамами. Потом голой рукой взял горящую головешку, закурил. На реке в гулкой прохладной тишине, настоянной кедровой смолой, тяжело бултыхалась большая рыбина. Он сидел и молча смотрел на костер.

— Ну а потом что было?

— Ась? — встрепенулся геолог.

— Мы спрашиваем, как вы спаслись?

— Ах да, благополучно! На наше счастье, поток выбросил около деревни изорванную в клочья палатку. Жители смекнули, что с нами случилась беда, и выслали в горы отряд охотников. Меня нашли полумертвым.

— Остальные живы?

— Слава богу, все уцелели.

В заводи около костра опять взметнулось белое серебристое чудовище и окатило нас брызгами.

— Ишь ты, взыгрался ретивый! Вот посмотрим, голубчик, как ты запляшешь, когда наденем на твою морду капроновые удила.

— Ну а как зовут этого тяжеловоза? — спросил я, чувствуя прилив азартного рыбацкого волнения.

— Тайменем, — ответил он. — Сибирским тайменем.

Мы накачали резиновую лодку и поставили поперек заводи крепкую капроновую сеть.

Всю ночь мне снились крытые ржаной соломой избушки; широкие черные, словно крылья ворона, пашни; крохотные дубовые и березовые рощицы по краям оврагов; душистые копны сена на лугу и звонкий, резвый плеск пестрых синявок. Проснулся я чуть свет, вместе с поваром: не терпелось поскорее увидеть подводного «серебряного коня». Я разбудил товарищей, и мы подняли сеть. Она была вся порвана, перекручена и спутана.

— Да-а, тут нужен невод из канатов, — вздохнул начальник партии. — Капроновой авоськой диких мустангов не удержишь.

На следующий день мы перекочевали в горы; потом за нами прилетел самолет, и мне так и не удалось повидать живого сибирского тайменя.

Возможно, я бы не вспомнил о «серебряном коне», если бы меня послали на практику куда-нибудь в южные степи или на полярные острова. К счастью, меня снова направили в Туву, на этот раз к Владимиру Гавриловичу Богомолову.

Это был невысокий, худощавый человек с болезненно-бледными ввалившимися щеками, с тонкими чуть вздрагивающими губами. Встретил он меня очень радушно. Азартно жестикулируя, дружески улыбаясь, начал показывать на карте горы, где нам предстояло путешествовать. Говорил о красоте этих гор на стыке Западных и Восточных Саян. Чувствовалось, что он прямо-таки влюблен в них. Рассказав о золотых россыпях, которые мы должны были найти, он спросил, увлекаюсь ли я рыбалкой. Я ответил, что в детстве забавлялся удочкой.

— Тогда непременно возьми с собой бамбуковый спиннинг! — воскликнул он. — Да покрепче, со стальным стержнем. В Сыстыг-Хсме такие таймени водятся. — Он замялся на минуту и выпалил — Настоящие киты! Да-да, сам видел, как они корежили березовые удилища и таскали против течения плоты.

Я возвращался от Богомолова очень взволнованным. Где-то в сокровенном тайнике сердца тихонько затрепыхалась пестренькая синявка. С каждым днем она все росла и росла, и вот, уже превратившись в сказочную кит-рыбу, вытеснила из моей бедной головы все: и думы о предстоящих состязаниях любимой футбольной команды, и заботы об экзаменах. В конце концов я не вытерпел — купил спиннинговое удилище, а потом еще многочисленные принадлежности: катушку, блесны, жилку, тройники, багорик — одним словом, все, что требовалось начинающему спиннингисту. Я с гордостью повесил свой рыболовный «автомат» над койкой в общежитии, а зубы, выражаясь по-студенчески, «положил на полку», потому что от стипендии ничего не осталось.

Я смотрел на свое драгоценное приобретение с благоговейным восторгом, никому не позволял притронуться к нему, зато сам то и дело вынимал из брезентового чехла хрупкий золотистый бамбук, пробовал его на гибкость, любовался упругостью и красивыми обмотками. Злоязычные студенты подтрунивали надо мной, а я был на недосягаемой вершине блаженства, во сне и наяву грезил схватками с речными великанами. Только истинным рыболовам дано понять такое состояние.

Вместо того чтобы готовиться к экзаменам, я с утра до вечера пропадал в публичной библиотеке, обложившись всевозможными справочниками, альманахами, газетами, научными журналами: хотелось как можно больше узнать о сибирских тайменях.

Прежде всего начал штудировать солидную и серьезную монографию Л. Берга «Рыбы пресных вод СССР и сопредельных стран». В ней прочитал, что таймень относится к семейству лососевых, что для него характерны следующие яркие признаки: «Жировой плавник есть. Тело покрыто плотной чешуей. Боковая линия есть. Голова голая. Орбитосфеноид есть. Базисфеноид есть или его нет. Мезокоракоид есть. Есть миодом». И так далее в том же духе, да еще по-латыни; одним словом, я понял только, что у тайменя лысая голова, а тело покрыто чешуей.

Затем с жадностью проштудировал знаменитую книгу Л. Сабанеева «Рыбы России». Но к сожалению, лично ему приходилось ловить тайменей только на Урале, да и то не часто, поэтому о сибирских великанах он рассказал довольно скудно, ссылаясь на Потанина и другие источники. Я узнал, что русские зовут тайменя еще красной рыбой, линем и, видимо за отменную красоту, нежным и ласковым словом — красулей. По-якутски он — биль, по-нанайски — джели, у китайцев — чже-ло-юй, у японцев — амуро-ито. Имя тайменя известно на многих языках. Но эта громадная рыба, живущая почти во всех реках Сибири, оказывается, изучена куда хуже, чем, скажем, крошечные пескари. Я узнал также, что таймень «за исключением зимнего времени, всегда избегает второстепенных течений, а выбирает самую стрежь», поэтому его зовут еще стрежневым линем.

Вы не представляете, с каким волнением я прочитал у Сабанеева: «По силе, быстроте движений и уму тальмень не имеет себе соперников в сибирских реках. Пудовый тальмень стаскивает рыбака с лодки и не может быть вытащен без посторонней помощи».

Пока поезд мчался по Сибири в Хакасию, меня преследовал дразнящий стук колес: «Тай-мень ста-щит! Тай-мень ста-щит! С пуд! Спуд! Спуд!»

Не буду рассказывать, как мы составляли геологическую карту, как искали золото, а нашли ртуть, какие приключения пережили. Ведь истинные рыболовы не простили бы таких отступлений. Всему свое место: на работе — работе, на рыбалке — рыбалке.

В партию Богомолова попали два заядлых рыболова — я и промывальщик золота Иван Иванович Логачев. Сам начальник, несмотря на страстную беспокойную натуру, к удочкам и спиннингам был равнодушен. Остальные предпочитали ловить рыбу у костра, из копченых кастрюль, а не там, где приходится топнуть в болотистых лужах и пробираться, обдирая лицо, через непролазные колючие заросли по берегам капризно извивающихся таежных речек.

Ивану Ивановичу было не больше тридцати. Но он походил на святого старца, каких давным-давно изображали на иконах. Высокий, выпуклый лоб, чистый, без единой морщинки; слегка впалые щеки, прямой нос, большие умные серые глаза и густая кудрявая борода, пышно окаймляющая рыжеватым полукругом удлиненный овал лица. Он походил на святого, когда не улыбался, но не улыбался он только во сне. И как-то смешно было смотреть на него — уж больно не вязалась могучая богатырская комплекция с добродушно веселой бородатой физиономией.