Но критика, стремясь разрушить человеческие предрассудки, касалась не только природы. Вскоре она начала двигаться в другом направлении, ведущем к созданию новых социальных наук, которые должны были подвергнуть критике новую природу. Это было второе Просвещение — Просвещение XIX века. На этот раз точное знание об обществе и его законах позволило обрушиться с критикой не только на предрассудки обычного обскурантизма, но также и на новые предрассудки, созданные естественными науками. Стало возможным, обретя надежную опору в виде наук об обществе, отделить в других науках их подлинно научную составляющую от той их части, которая была порождена идеологией и в связи с которой критика главным образом обвиняла науку. В смешениях первого Просвещения представители второго увидели только неподобающую смесь, которую было необходимо очистить, тщательно отделив ту часть, которая относилась к самим вещам, от того, что можно было отнести к функционированию экономики, бессознательного, языка или символов. Все прежние мысли — в том числе и некоторые науки — стали нелепыми или приблизительными. Или, скорее, череда радикальных революций создала для контраста темное «прошлое», которое вскоре должно было быть рассеяно занимающейся зарей социальных наук. Ловушки натурализации и научной идеологии наконец исчезли. Тот, кто не ожидает этой зари и не будет трепетать от ее обетований, не является нововременным.

Непобедимое Новое Время даже обрело возможность соединить то и другое, используя естественные науки, чтобы критиковать ложные претензии власти, и прибегая к достоверным фактам гуманитарных наук, чтобы критиковать ложные притязания естественных наук и сциентизма. Тотальное знание оказалось наконец в зоне досягаемости. И если марксизм казался столь долгое время непреодолимым, то происходило это потому, что он, на самом деле, объединил два наиболее мощных ресурса, когда-либо разработанных критикой, и тем самым связал их навеки. Он позволял сохранить долю истины, принадлежащую естественным и социальным наукам, тщательно устраняя при этом их проклятую долю, их идеологию. Как вскоре стало ясно — он воплотил все чаяния первого и второго Просвещения и подвел под ними черту. Необходимое различие между материальными механизмами и иллюзиями обскурантизма, точно так же, как второе различие между наукой и идеологией, остаются по сей день двумя главными источниками нововременного негодования, хотя, опираясь на них, уже нельзя прекратить дискуссию, подобно тому, как это делали марксисты, а их критический капитал разошелся по рукам миллионов мелких акционеров. Тот, кто никогда не чувствовал в себе отзвука этого двойного могущества, или тот, кто не был захвачен мыслью о различии между рациональным и нерациональным, между ложными идеями и подлинными науками, тот никогда не был нововременным.

Нововременной человек, имея в качестве основания незыблемую трансцендентальную определенность законов природы, может критиковать и разоблачать, отрицать и с негодованием нападать на иррациональные верования и ничем не оправданное господство. Имея в качестве основания уверенность в том, что человек творит свою судьбу, нововременные могут критиковать, разоблачать, отрицать и с негодованием нападать на иррациональные верования, научные идеологии и неоправданное господство экспертов, которые претендуют на то, чтобы ограничить возможность действия и свободы. Однако единственная в своем роде трансцендентность природы, которая не является творением наших рук, и единственная в своем роде имманентность общества, которое мы полностью создаем, парализовали нововременных, которые оказались слишком беспомощными перед лицом вещей и слишком могущественными внутри общества. Какое огромное преимущество дает возможность вывернуть наизнанку принципы, без малейшего намека на существование противоречий! Будучи трансцендентной, природа тем не менее остается мобилизируемой, гуманизируемой, социализируемой. Лаборатории, коллекции, центры подсчета[20] и получения прибылей, исследовательские институты и конструкторские бюро подмешивают ее каждый день к множественности судеб различных социальных групп. И наоборот, хотя мы полностью конструируем общество, оно обладает устойчивым существованием, оно нас превосходит, господствует над нами, оно имеет свои собственные законы, оно трансцендентно так же, как природа. Дело в том, что лаборатории, коллекции, центры подсчета и получения прибылей, исследовательские институты и научные бюро каждый день устанавливают пределы свободы социальных групп и превращают межличностные отношения в вещи, которые обладают устойчивым существованием и которые не были никем произведены. Именно в этом двойном языке состоит могущество нововременной критики: она может мобилизовать природу, содержащуюся в сердцевине социальных связей, при этом оставляя ее бесконечно удаленной от человека; и она может собирать и разбирать свое общество, при этом делая его законы неизбежными, необходимыми и абсолютными.

Поскольку Конституция верит в полное отделение людей от нечеловеков и в то же самое время упраздняет это разделение, она сделала нововременных непобедимыми. Если вы начинаете их критиковать, заявляя, что природа — это мир, который сконструирован человеческими руками, они вам покажут, что природа трансцендентна и что они не имеют к ней отношения. Если вы скажете, что общество трансцендентно и что его законы бесконечно нас превосходят, они ответят, что мы свободны и что наша судьба находится только в наших собственных руках. Если вы возразите им, что они обнаруживают свою двуличность, нововременные на это скажут, что они никогда не смешивают законы природы и неотъемлемое право человека на свободу. Если вы им поверите и направите свое внимание на что-то другое, они воспользуются этим, чтобы перенести тысячи объектов из природы в социальное тело, сообщая последнему устойчивость природных вещей. Если вы внезапно обернетесь, как в детской игре «море волнуется — раз…», они с невинным видом замрут на месте, как если бы и не двигались вовсе: слева — сами вещи, справа — свободное общество говорящих и мыслящих субъектов. Все происходит в середине, все движение происходит между этими двумя полюсами, все становится возможным за счет медиации, перевода и сетей, но самого этого пространства не существует, оно не имеет места. Именно оно является для нововременных непостижимым, немыслимым. Есть ли более эффективный способ распространить коллективы, чем соединять их с трансцендентностью природы и человеческой свободой, одновременно включая природу внутрь общества и намечая абсолютные пределы человеческой свободе? Это действительно позволяет делать все, и еще, вдобавок, прямо противоположное.

Индейцы не ошибались, когда говорили, что у белых раздвоенный язык. Нововременные всегда сидели на двух стульях, разделяя отношения внутри политической власти и отношения между научными суждениями, но при этом всегда основывая силу на разуме и разум на силе. Поэтому они стали непобедимыми. Вы полагаете, что гром — божество? Критика покажет, что речь идет о физических механизмах, не имеющих никакого влияния на ход человеческого развития. Вы ограничены традиционной экономикой? Критика вам покажет, что физические механизмы могут перевернуть ход человеческого развития, задействуя гигантские производительные силы. Вы думаете, что духи предков сделали вас заложниками своих законов до скончания времен? Критика вам покажет, что духи и законы являются социальными конструкциями, которые вы сами для себя создали. Вы думаете, что все в ваших силах и вы можете развивать ваши общества, как вам заблагорассудится? Критика вам продемонстрирует, что железные законы, управляющие обществом и экономикой, являются намного более жесткими, чем законы предков. Вы возмущаетесь, что мир механизируется? Критика будет говорить вам о созидающем Боге, которому все принадлежит и который все дал человеку. Вы возмущаетесь, что общество является светским? Критика вам докажет, что при этом освобождается духовность и что самой высшей является абсолютно духовная религия. Вы называете себя религиозным? Критика будет смеяться над вами во все горло!