Устал следить за узкоплечей тенью
Тюремный надзиратель сквозь глазок.
Гестаповца выводит из терпенья
То, что проклятый смертник спит как бог.
Безумец странный не прошел над бездной
И завтра будет без суда казнен.
Пока ж, в обнимку с койкою железной,
Должно быть, смотрит свой последний сон.
…А он мой современник и ровесник.
Я в сон его посмею заглянуть,
Чтоб через годы — запоздалый вестник —
Поведать людям про геройский путь
Разведчика с душой прямой и чистой,
Который даже в облике чужом,
Потерянный за острым рубежом
Глубинно ощущал себя Отчизной.
Жестокая и сложная эпоха
Меж мировыми воинами была.
Не только с розы — и с чертополоха
Собрать пыльцу обязана пчела.
…Во сне он видит Родину.
В ту пору
О Родине высокие слова
Не подступали близко к разговору
И намечались в образах едва.
Сегодня это странно вам, я знаю,
Но мы стеснялись этих слов тогда,
И «широка страна моя родная»
Казалось откровеньем в те года.
Да, это Родина в платочке красном,
В мужском перелицованном пальто
Склоняется над узником несчастным,
И кружится решеток решето.
А может быть, житейский этот образ —
Не только Родина — его жена,
На горестную жизнь с улыбкой доброй
И на святую ложь обречена—
Виденье все острее, все яснее
В том комсомольском стареньком платке.
О самом главном говорит он с нею
В безмолвном сне — на русском языке:
Прости меня! Судьбу я выбрал злую…
Приблизься к прутьев скрепленным рядам,
В последний раз тебя я поцелую,
Тебе губами тайну передам.
Ту, за которою, со смертью рядом,
Ходил пять лет, забыв родную речь,
Под ненавистным спрятанными нарядом,
Чтоб Родину свою предостеречь.
Когда Москву предупредить удастся
О нападенье, об условном дне,
Пойду на плаху с ощущеньем счастья,
Исполнен долг…
Как жить хотелось мне!