Ее приемный сын, Григорий Неверов, работал в совхозе. Он приезжал к матери два-три раза в месяц. К лету, когда ему дадут квартиру, она переедет к нему. Подальше от городской суеты. В деревне, говорила она часто, и воздух чище, и плохих людей нету. Никто не будет ее обижать,

«Господи, неужели Гриша?» — соскочила с постели Людмила Кузьминична. Она накинула на плечи старенькое пальто, одела домашние стоптанные туфли и, загремев попавшим на пути тазом, выскочила во двор.

Было тихо. Воздух, пропитанный дождем, будто загустел. Все стояло неподвижно, молчаливо, словно прислушивалось к мерным, едва уловимым звукам спящего города. Звезды, растолкав тучи, весело перемигивались.

Людмила Кузьминична обошла вокруг дома и, ни-кого не найдя, остановилась у крыльца, не в силах оторвать взгляда от неба.

«Почудилось, — решила сна, следя за полетом звезды. — Надо скорей ехать к Грише. Не то ночами стану бродить, как полуночница».

Она поднялась на крыльцо, передохнула немного и только было взялась за дверную ручку, как позади нее снова кто-то громко застонал. «Никак в кладовую кого-то занесло? Поди, пьянчуга какой-нибудь забрался. Мороз или Хабаров? Нажрутся, окаянные, потом колобродят. Дома своего не найдут!»

Кладовая была заперта. Не мог же в нее зайти человек и сам себя запереть снаружи.

Несколько минут она стояла, прислушиваясь к стуку собственного сердца, затем решительно открыла кладовую и замерла, едва не лишившись рассудка. Из кладовой появилась большеглазая черная морда и уставилась на нее, словно хотела спросить: «Не ты ли затащила меня сюда?»

Пятясь назад, Людмила Кузьминична машинально закрестилась, повторяя слова полузабытой молитвы, которая, по утверждению верующих, ограждала человека от нечистого.

Между тем морда еще больше высунулась из кладовой и начала бесцеремонно обнюхивать перепуганную хозяйку.

— Да расточатся врази его, да приидет царство его… Господи, — шептала Людмила Кузьминична.

Неожиданно ее оглушил надрывный рев. Она закрыла уши и, не помня себя от страха, прильнула к стене кладовой. Мимо нее, взбрыкнув задними ногами, пробежал ишак.

Людмила Кузьминична упала без чувств.

ВОПРОСЫ ПОВИСЛИ В ВОЗДУХЕ

1.

Абдурахманов ходил перед строем за спиной Автюховича, который проводил инструктаж. На подполковнике был новый милицейский костюм, сшитый накануне праздника. По обеим сторонам тужурки переливались

на солнце медали и ордена. Они тихонько позванивали, вызывая зависть у стоявшего впереди участкового уполномоченного Сабирова. Лейтенант прослужил в органах больше пятнадцати лет, однако никаких наград еще не имел. Правда, начальник отдела недавно пообещал представить его к медали. Было бы здорово, если бы это случилось поскорей. Тогда бы он, Сабиров, утер кое-кому нос…

— Все эти происшествия произошли за сутки, — закончил инструктаж Якуб Панасович. — Я еще раз повторяю: службу надо нести бдительнее.

— Разрешите, — неожиданно перебил Автюховича чей-то нетерпеливый голос.

Начальник ОУР поднял голову:

— Да.

— Повторите, пожалуйста, приметы преступника, которого разыскивают ташкентские товарищи. Я прослушал.

Кто-то засмеялся. Тотчас засмеялся и Сабиров. Он ссутулился и стал совсем маленьким, словно врос в землю. Якуб Панасович сурово взглянул на него, повторил приметы преступника, затем напомнил:

— «Милиция — зеркало Советской власти, — писал Михаил Иванович Калинин, — по которому население судит о самой Советской власти». Об этом не надо забывать нигде и никогда.

— Мы не забываем, Якуб Панасович, — искренне сказал Сергей.

— Подхалим, — тихо проговорил Сабиров. Его услышали немногие: два-три человека, стоявшие рядом. Они знали, что Сергей никогда не был подхалимом, однако промолчали, чтобы не мешать инструктажу.

Автюхович обратился к подполковнику:

— Султан Абдурахманович, вы что-нибудь скажете?

Абдурахманов перестал ходить, остановился и внимательно оглядел всех. Он весь как бы вырос на целую голову — держался прямо, выпятив грудь.

— Скажу, Якуб Панасович, скажу, — не меняя позы, проговорил с хрипотцой начальник отдела. — Знаешь, по-моему, мы с тобой несколько сгустили краски.

— То есть? — не понял начальник ОУР,

— У нас не такое уж неприглядное положение, как ты разрисовал тут, — продолжал красоваться Абдурахманов.

— Сотрудники отдела работают старательно и самоотверженно. Они не считаются ни с личным временем, ни с отдыхом. Разумеется, у нас есть еще некоторые товарищи, которые несут службу спустя рукава. Мы с ними поговорим отдельно, а если надо, накажем. Не взирая на лица. Сейчас я не буду называть имена этих сотрудников, потому что уверен: они правильно поймут меня и переменят свое отношение к служебным обязанностям. Правильно, совершенно правильно, Якуб Панасович, ты сделал, повторив еще раз слова Михаила Ивановича. Милиция действительно зеркало Советской власти. Это замечательное высказывание обязывает нас ко многому. Вы согласны, товарищи?

— Согласны, — бросил кто-то из задних рядов.

— Все, как один! — поддержал Сабиров.

— Разрешите мне вернуться к началу моего выступления. — Абдурахманов прошелся перед строем. — Я повторяю: Якуб Панасович сгустил краски. На нашей территории нет особых происшествий. Это заслуга всего коллектива. Мне нравится, как организовал работу участковый уполномоченный Голиков. Если бы все наши сотрудники работали так, как и он, у нас не было бы нераскрытых преступлений.

— Нашли кого хвалить! — недовольно буркнул под нос Сабиров.

Подполковник, должно быть, не услышал его. Он продолжал:

— Я очень рад, что у нас работают такие люди, как коммунист Голиков! Заслуга его прежде всего в том, что он сумел найти контакт с народными добровольцами. Они постоянно находятся на боевом посту. Особенно активно борется с преступниками и хулиганами Василий Войтюк.

— На других участках тоже имеются Войтюки, — опять подал голос Сабиров.

— Правильно, имеются, — подтвердил Абдурахманов. — Я не говорю, что только на участке товарища Голикова имеются дружинники. Однако, я еще раз повторяю, только товарищ Голиков постоянно поддерживает с ними деловой контакт. Все должны брать с него пример.

— Подумаешь… — стоял на своем Сабиров.

Сергей нервно переступал с ноги на ногу, не зная, радоваться или печалиться такому повороту дела. Совсем недавно подполковник верил клеветническим заявлениям Садыкова и Розенфельд…

Недоумевал, слушая Абдурахманова, и Якуб Панасович. Еще никогда начальник отдела не отзывался так о работе Сергея. Он или ругал его, или просто не замечал того хорошего, что тот делал. Может, Сергей узнал что-нибудь неблаговидное о начальнике? Абдурахманов нередко покровительствовал тем, кому было известно о нем больше, чем положено.

«Что же Сергею удалось узнать?» — подумал Якуб Панасович.

Он полез в карман и нащупал хрустящую бумагу. Это была путевка в Кисловодск. Завтра в четыре часа он должен быть в ташкентском аэропорту.

Сегодня жена с утра не давала ему покоя. Роясь в каких-то вещах, она то и дело спрашивала: «Серый костюм положить?», «Твою любимую финку положить?», «Свитер положить? Учти, холода же настают.»

Он молча улыбался, видя, с какой любовью все она делала, собирая его в дорогу…

Абдурахманов продолжал расточать похвалы — теперь он говорил о работе участкового уполномоченного Сабирова.

Тот стоял, нахохлившись, такой недоступно гордый, что на него нельзя было смотреть без ощущения неловкости.

«За что подполковник хвалил меня? — возвратился к прерванным мыслям Сергей. — За какие заслуги? Я же ничего особенного не совершал. Если бы он знал о моей пьянке у Крупилина, не делал бы этого. Склонял бы на каждом шагу: «Голиков — такой. Голиков — сякой. Таким, как он, не место в органах милиции!»

Сергей нетерпеливо затоптался на месте. Он приподнял голову и, встретившись взглядом с Автюховичем, попросил разрешения выйти из строя.