Павел наклонил голову, и я увидел на макушке розовую полосу.

— Саблей полоснули, сволочи!.. Ну, Бижевича по возвращении из белого тыла взяли уполномоченным ЧК. А он и меня перетащил.

И снова я лежу в клуне Пономаренко. В соломе шуршат мыши. Пахнет прелью, ветерком заносит кизячий дым. И думки одолевают. Бижевич казался сначала выскочкой и дуреломом, а на деле — геройский человек! И Павел — храбрец! У самого Петлюры побывал… Мне было приятно создавать, что снова мы вместе, в ЧК. Опять возвращаюсь к Васильеву. Кто его опознал?.. Всыпали ему, наверное, по первое число! А могут и отчислить — конспирацию нарушил… Как его фельдшерица Клава Турина?.. Должно быть, поженятся — хорошая дружба у них. Павел признался: встретил в Пологах девушку, лучше которой нет на свете. Встречаются тайком: отец ей запрещает видеться с «москалем». Павел подозревает, что отец любимой — соглядатай Махно. Но Павел решил увезти Оксану в город — она согласна…

Мой отец подмечал: «Торопыга ты, Володя! А поспешность — признак легковесности человека». Прислушиваясь к шуршанию мышей, скрипу журавлей колодезных, мычанию коров — затихающей к ночи деревенской жизни, — я дал себе слово (в который раз!) ничего не делать прежде, чем взвесить сто раз…

Назавтра, проходя по перрону к пакгаузам, я увидел в комнате дежурного носатого Мухина и своего хозяина Луку Пономаренко. Ревизор что-то говорил дежурному, пожилому украинцу с опухшей щекой и здоровым синяком под глазом — в недавний налет махновцы оставили память!

Дежурный сердито совал Мухину документ. И тут к ним присоединился матрос в тельняшке. Через плечо — маузер в деревянной коробке» из кармана клеша — ручка гранаты. Бритый затылок. Широкие брови выгорели. «Коренев!» — догадался я.

Мухин заискивающе заговорил с моряком. Чтобы Мухин не увидел меня, я быстро ушел. И почему-то вдруг мне подумалось: контролер выдал Васильева! И хотя я твердил себе, что нельзя делать поспешных выводов, сам уже строил версию о том, как Мухин сообщил бандитам о чекисте. Он сделал лишь вид, что не узнал Васильева…

И все же победил трезвый голос: о Мухине я не сказал никому!

День выдался трудным: пришло двадцать вагонов с мясом, сахаром и мукой. К закату солнца я едва взваливал на плечи тяжелые ящики. В ногах — противная дрожь. А во рту — густая горькая слюна.

По дороге к хате Пономаренко я нагнал подводу.

— Мужик, подвези.

— Не имею права — почта! — Возница ответил чисто по-русски. Я обрадовался:

— Откуда, земляк?

На меня глянуло костистое лицо и бесцветные холодные глаза. «Да это же попутчик с верхней полки!» — признал я того человека, о котором думал в поезде, что он царский офицер. И снова мне щелчок по носу: простой почтальон, а не золотопогонник!..

А подводчик еще раз холодно оглянул меня, махнул кнутом, и жеребец с ходу помчал тележку. Лишь пыль закрутилась позади.

Ночью, к назначенному Бижевичем времени, мы собрались в одноэтажном кирпичном здании ЧК станции Пологи.

Фисюненко отозвал Бижевича в сени. Я тоже вышел.

— Нельзя нам расшифровываться, — заявил Никандр. — Нам ноль цена, если откроемся. Мы разведчики!

Бижевич резко ответил:

— Бандитов всех шлепнем! Не оставим свидетелей ни одного!

— А если среди нас есть… — начал было Никандр.

Бижевич не дал досказать ему, схватил за грудки и прижал к стене:

— Ты что?!

— А кто открыл Васильева? — хрипло спросил я, отрывая цепкие пальцы Бижевича от горла Фисюненко.

— Только не мои хлопцы! И — заткнись, мальчик! Пошли на операцию! — Бижевич вернулся в комнату.

Конечно, нам очень хотелось участвовать в изъятии агентов врага: сколько трудов положено, чтобы выследить! Но опасность расшифровки сдерживала наш порыв.

— Не пойдем на операцию! — твердо сказал Никандр.

Спор разрешился совсем необычно. С шумом распахнулись двери, и в комнату ввалился матрос Коренев, толкая впереди себя обросшего рыжего человека с тяжелым баулом.

— Взял гада! — Коренев маузером толкнул задержанного в спину. Тот едва не упал и уронил на пол баул.

— Не виноват… менять ехал… детишки пухнут…

Бижевич весь подался вперед, словно гончая, напавшая на след дичи:

— Что в мешке?

— Примус, старый примус… два замка… подкова…

— А в карманах?

Трясущимися руками задержанный человек стал выворачивать карманы засаленного пиджака. И на стол выкатилась желтая монета.

— Царская пятерка! — Коренев стукнул маузером по столу.

Бижевич оглянул собравшихся победными глазами и взялся за бумагу.

— Фамилия?

— Олейник… Семен Олейник…

— За хранение золота — расстрел!

— Та якэ оцэ золото? Хиба ж цэ золото? Муки немае… Работы нема. Жинка и диты хвори… Завод стоит. Жить як же?..

— Хватит! Тебе еще и советская власть не хороша! Коренев, займитесь валютчиком!

Матрос увел Олейника в другое помещение.

— Был слесарем, а теперь — безработица. Ржавой рухлядью на Озерке в Екатеринославе торгует, — говорю я.

Меня поддерживает Павел Бочаров:

— Отпустить бы его, Юзеф Леопольдович..

— Раскисли, чекисты! Потом разберемся…

Было за полночь. Слышались редкие гудки паровозов.

— Проверьте, товарищи, оружие! — приказал Бижевич, вставляя запал в гранату-бутылку.

И тут донеслись выстрелы. Грохнул взрыв гранаты.

Бижевич обнажил маузер и лихорадочно стал вертеть ручку телефона.

— Алло! Станция! Дежурный? Что там за стрельба?..

Дежурный по станции Пологи сообщил, что на путях махновцы. Разбили склад и таскают на тачанки мешки с сахаром. А другая группа грабит вагоны с ситцем. Он успел вызвать бронепоезд из Сидельниково…

— Станция! Алло! — Бижевич тряс трубку. Телефон молчал, а выстрелы приближались.

— Гаси свет! Кореневу крикните, пусть уведет арестованного в подвал! — Бижевич смахнул бумаги в сейф, а мы заперли и забаррикадировали двери.

Махновцы уверенно выбирали кротчайший путь к нашему зданию: имели хорошего проводника! Выстрелы загремели под окнами. Со звоном разлетелось стекло. Бандиты ломились в дверь. Судя по шуму, ржанью лошадей, махновцев набралось с десяток. У дверей снаружи разорвалась граната, но каменные стены и запоры выстояли.

— Тащи соломы! — орали налетчики.

А еще минут через десять в щели потянуло дымом.

— Пидпаливай кругом! — неистовствовали махновцы.

— Спокойно, товарищи! Подойдет бронепоезд! — Голос Бижевича уверенный.

Махновцы продырявили ставни. Юзеф Леопольдович высматривает в свете костра бандитов и стреляет по ним из маузера. За окнами — злобный вой и стоны.

Через ставни нападающие ухитряются протолкать к нам гранату. Она завертелась, подкатилась к ногам Бижевича. У меня перехватило дыхание. Павел Бочаров бросился к ней, поймал ручку и сквозь щель вышвырнул наружу. Взрыв разметал налетчиков. Я облегченно вздохнул, вытирая холодный пот с лица.

Как удар грома, голос Никандра Фисюненко:

— Патроны!

Пересчитали обоймы — два патрона на брата. Голыми руками возьмут!

— Давай гранаты Новицкого! — крикнул Бижевич.

И тут вдали прогремел орудийный залп: подходил бронепоезд.

— Ура! — завопил Бижевич, бросаясь к двери. Он распахнул ее, а я — гранату Новицкого в гущу бандитов. Бьются в смертельной агонии лошади. Кричат бандиты. Грохочут кованые колеса тачанок.

— Отрезай от поселка! — командует Юзеф Леопольдович.

Я очутился плечо в плечо с Бочаровым. Нам видны скачущие всадники. Вот они укрылись среди разрушенных паровозов.

— Давай, Паша! — в азарте зову я Бочарова, а сам перепрыгиваю через насыпь поворотного круга.

И тут мы нарываемся на спешившихся махновцев. Заметив, что нас только двое, те ринулись навстречу, надеясь захватить нас живьем.

— Тикаемо! — крикнул Павел.

Мы петляли меж холодных паровозов, путались в густом бурьяне. Махновцы не отставали. Пули свистели над нами. Топот многих ног — за спиной. Я испугался основательно. В какое-то мгновенье передумал черт-те что…