— Подсчитывай, завхоз! Три нормы сразу! — и он передал Паганелю ведро.

— Послушай, да это же поганки!

— Какие поганки? Это чистые маслята!

Но чистые маслята пришлось выкинуть подальше в сторону. Толька чуть не плакал.

— Знаешь, как спину ломит, — жаловался он Никите, — раз пять в крапиву попадал.

Никита конфузливо поддакивал. Он сам очутился в неловком положении. Три часа бродил по кустарникам и нашел только три гриба. Конечно, виной тому была Светка и его вечная задумчивость. Он ходил по лесу и решал мировые проблемы.

Зато героями оказались девочки из батальона «Белые косынки». Они больше всех собрали грибов. В героях ходил и Паганель. Несмотря на свою близорукость и неудобный для сбора грибов рост, он принес целую корзину.

Ребята долго не расходились по палаткам. В густеющих сумерках затеплел, ожил красный цветок костра. Вокруг него в светлом пятне вилась мошкара. К нему тянули темные руки деревья. И лес наполнялся таинственными шорохами.

Устав за день, все приумолкли. Наступила минута, когда разговоры обрываются, а песни еще не поются. И в эту самую минуту Никита увидел, что Светка незаметно пожа — ла Колину руку. Они стояли близко — близко. И Никите стало, грустно и как‑то одиноко. «Никто меня не любит, — подумал он и тихонько отошел в сторону. — Вот даже никто не заметил, что я отошел». Над его головой подрагивали неясные ветки, а еще выше в распахнутом светлом небе — первые звезды. Захотелось сделать что‑нибудь такое, чтобы все обратили на него внимание. Подошли и восхитились им. Вот бы, рискуя жизнью, спасти Александра Ивановича или еще что‑нибудь… Ему еще представится случай. Обязательно представится! «Я вам докажу, — шептал он вздрагивающими губами. — Я вам докажу…» А что, он не знал и сам.

— Ни — ки — та! — раздался голос Паганеля. — Ты где? Ужин готов!

Никита проглотил слюну, но не ответил: пусть поищут.

— Ни — ки — та! — раздалось сразу несколько голосов.

Он помедлил еще с минуту. И решил вернуться.

А здорово сидеть у ночного костра, над которым вьется лунный дымок и пахнет смолой. И печеной картошкой.

В воскресенье видавший виды городской базар переполошился. Такого еще не бывало! Самый длинный прилавок у входа заняли маленькие продавцы в голубых рубашках. Над прилавком были натянуты плакаты: «Налетай‑ка, покупатель, продает грибы «Искатель»! «Ударим дешевым грибом по спекулянту!»

Что творилось! К прилавку не протолкнепи ся: большая кучка белых отборных грибов за пять копеек

— А тут не опечатка? — спрашивала какая‑то интеллигентная бабушка. — Может, пятьдесят?

— Пять, пять, бабушка! Подставляй сумку…

— Давайте, ребята! Сыпь‑ка мне четыре кило, — протискивался к прилавку мужчина в рабочей спецовке.

— А они у вас не червивые? — спрашивала дама, перебирая двумя пальчиками грибы.

— Высший сорт! Черви не переносят воздушной качки! — шутили ребята.

— Почему качки? Какой качки? — интересовалась дама.

— Это авиагрибы, гражданка!

— Авиа… Тогда я, пожалуй, не возьму.

И тут Валька Чернов увидел, что к прилавку бочком протискивается гражданин Кубышкин.

— Смотри! — Валька толкнул в бок Никиту.

— А разрешение на торговлю у вас имеется, товарищи продавцы? — раздался хрипловатый голос Кубышкина.

— Име — е-тся! — со злорадством ответил Валька.

Но Кубышкин не отходил от прилавка. Он нагибался, принюхивался к грибам. Давал советы покупателям. Но так и не удержался от соблазна. Протянул пятак и высыпал в свою кошелку большую кучку маслят.

Торговля шла полным ходом.

ЖАЛОБА № 15 В ГОРОДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ТОРГОВЛИ КОПИЯ: В ГОРОДСКОЙ ОТДЕЛ МИЛИЦИИ

Уважаемые товарищи!

Доводим до вашего сведения. Нами зафиксирован факт нарушения советской торговли. Несовершеннолетние подростки, руководимые вполне взрослыми лицами, а именно гражданином Пашковым и гражданином Шумовым, занимаются открытой спекуляцией. Причем сопровождают свою спекуляцию плакатами, которые припахивают чем‑то ненашим и, мы бы даже сказали, больше… Как понимать такие слова, как «Ударим грибом»?

Кого, спрашивается, ударим? Труженика? Героя, понимаете ли, трудовых буден? Это вообще подрыв и нарушение советской торговли… Просим заострить ваше внимание…

Кубышкин, Щая — Зуброва, Неустроев и многие другие».

В понедельник только и разговоров было, что о грибах. Вспоминались подробности. Смеялись над Толькой Огурцовым и его поганками. Паганель в лицах показывал, как гражданин Кубышкин покупал грибы. И тут в штаб вошел Никита Березин. Ни слова не говоря, полез в «газик», порылся там и опять вылез.

— Никита, случилось что‑нибудь? — подошла к нему Зинка — маленькая.

— Да отстань ты!

— Подумаешь, задавала! — Зинка вспыхнула и выбежала из штаба.

И Валька заметил, что с Никитой что‑то не в порядке. Он отозвал его в сторону.

— Давай выкладывай, что случилось?

— Понимаешь, Валька, пропали документы, те, что в сумке были.

— Да куда им деться! Поищи получше!

— Я везде искал. Все перерыл. Папка в «газике» лежала. Все на месте, а двух документов нет.

— Может, кто‑нибудь пошутил?

— «Газик» закрыт был. Да сегодня и никого здесь не было, все за грибами уехали. А я утром пришел, смотрю, все аккуратно на месте, а донесения и обрывка карты нет.

— Ладно, ты носа не вешай! Найдутся!

Валька не любил говорить много. Наверно, он был весь в отца. Летчик Чернов, редко бывавший [дома, не баловал сына лаской. Говорил с ним как мужчина с мужчиной. Старшему было сорок, младшему пятнадцать.

Возвратившись с полетов, Чернов — старший грубоватодружески говорил Чернову — младшему:

— Ну как, сидим в седле? Сколько двоек нахватал?

— Двоек нет. В седле сидим, — также грубовато отвечал Валька. — А как твое небо?

— Небо в порядке, — отвечал старший.

И они занимались каждый своим делом. Валька очень гордился своим отцом. Но никогда об этом никому не говорил. Даже не все ребята во дворе знали, что отец у Вальки летчик. А уж то, что отец дважды горел в самолете, вообще никто не знал. Даже мама.

И оттого, что Валька мало говорил, ребята ему больше доверяли. Знали, Чернов трепаться не будет.

— Так как же, Валька? — спросил Никита. — Может, Александру Ивановичу сказать?

— Не трезвонь! Найдутся!

Про себя же Валька подумал: «Шутить так. бы никто не стал».

Воронов и Александр Иванович молчали. Шахматная партия продвигалась туго. Остыл чай в стаканах. На экране телевизора беззвучно шевелил губами какой‑то комментатор. Звук они выключили. Ждали продолжения концерта Святослава Рихтера.

— Зеваешь ладью, старик!

— Да, да… думаю о другом, — ответил Александр Иванович, но ладью не убрал. — А знаешь, Андрей, это странно… Куда же могло запропаститься донесение… Ребята в один голос говорят, что не брали…

— М — да, странно… — Воронов взял ладью и тоже перестал играть. — Меня смущает еще и другое… Мы написали, что Карташов предатель, а Журавлев и Кириллов, очевидцы тех событий, начисто отвергают это.

— Да, но Фирюгин тоже очевидец. И он говорит обратное.

— Жив еще и четвертый участник событий. Мы послали ему письмо в Курск. Пока нет ответа… И все‑таки куда же делись документы из папки?

— Вот тебе и дела давно минувших дней!

И вдруг Воронов вспомнил: когда Фирюгин выступал в газете, он говорил, что был с теми в старом Кремле. Может быть, Кириллов тоже ошибается? А у Фирюгина отличная память. И Воронов сказал это Пашкову.

— А я думаю, Андрей, уж тут кто‑то не умышленно ли кое‑что запамятовал или перепутал? Надо их собрать всех вместе, и все прояснится.

Александру Ивановичу очень нравилось (го настроение, которое всегда царило на совете командиров. И он порой даже удивлялся неожиданным ребячьим решениям. Это они

— Пойду подогрею чай. — Воронов поднялся. Но тут на экране появился знаменитый пианист. Воронов включил звук.