— Честь имею, господин генерал, — произнес он.

— Я счастлив пожать вашу руку, — ответил Комаров по-французски.

Синицын и Сарьян в свою очередь тоже обменялись рукопожатиями с Марселэном.

— Лейтенант Кастор, наш переводчик…

Затем, обернувшись, Марселэн указал широким жестом на своих товарищей, стоявших около «Дугласа».

— А это группа «Нормандия».

«Нормандия» — так назвали они свою группу. В качестве эмблемы они взяли герб Вильгельма Завоевателя: два леопарда на алом фоне. А эскадрильям дали названия трех больших городов: Руан, Гавр и Шербур. Это принесло капитану Сарьяну новые непреодолимые затруднения, поскольку он не мог правильно произнести ни одного из этих названий. Но Кастор его утешил:

— Ничего, — сказал он ему, — важно, что это леопарды, они кусаются!

Пятнадцать летчиков выстроились рядом с «Дугласом». Генерал Комаров говорил с паузами, чтобы Кастор мог переводить.

— Надеюсь, это не затянется, — шепнул Шардон Бенуа. — Я замерзаю.

Бенуа ничего не ответил, у него не было настроения шутить. Замечание Шардона ему не понравилось, хотя он тоже ненавидел приказы, официальные речи и лозунги. Рядом с ним стоял Перье, с застывшим лицом, словно Жанна д’Арк, услышавшая Голоса. В обычное время его вид вызвал бы у Бенуа желание выкинуть какую-нибудь глупость — из тех дурацких фокусов, которые во французской армии можно было выкидывать, если имеешь на своем счету немало «мессершмитов». Но здесь, как ни странно, у него такого желания не появилось.

— От имени советского командования, — говорил Комаров, — я приветствую летчиков сражающейся Франции.

«Вперед, за то-то и за то-то!» — подумал Бенуа.

Но Комаров продолжал, сделав паузу, чтобы Кастор успел перевести:

— Ночью мне сообщили о том, как вы одеты. Поэтому вместо того, чтобы приготовить для вас речь, я приказал приготовить экипировку. Вольно!

— Вольно! — заорал Кастор. — И пошевеливайтесь!

В нескольких метрах от них, здесь же, на летном поле, остановился грузовичок. Солдат, который его привел, оказался девушкой. Две другие девушки, в кузове, приглашали французов подойти, размахивая сапогами и полушубками на козьем меху. Они называли предметы одежды по-русски и громко хохотали. Началась настоя-щая свалка!

— Как видите, переводчиков не требуется, господин майор, — сказал Кастор Марселэну.

Тот молча улыбнулся. Синицын и Сарьян смеялись от всей души. Лейтенант Зыков, видя общее оживление, счел ситуацию благоприятной. Выйдя из тени грузовичка, он направился к Марселэну с летным комбинезоном и унтами в руках. Не заметив предостерегающего знака Синицына, смущения Сарьяна и яростного взгляда Комарова, он протянул свои подарки французскому майору. Потом, повернувшись к Комарову, застыл в безупречной стойке «смирно».

— Товарищ генерал, разрешите мне преподнести майору Марселэну комбинезон и унты. Мой личный подарок.

— Ах ты!.. — побагровел Комаров и вдруг рассмеялся. — Позвольте представить вам лейтенанта Зыкова. Одиннадцать сбитых машин. И пять суток ареста за лихачество.

— Товарищ генерал, — жалобно взмолился Зыков, — ради франко-советской дружбы…

— А, бандит!.. Хорошо. Ради франко-советской дружбы’скину трое суток! Но двое отсидишь.

Зыков делал достойные похвалы усилия сохранить пристыженный и смущенный вид. Искорки в глазах Кастора убедили его, что это ему не удалось. А Комаров тем временем говорил Марселэну:

— Это ради вас.

Кастор перевел и добавил:

— Личный подарок!

Марселэн переложил из правой руки в левую обмундирование, переданное ему Зыковым. Затем он дружески пожал лейтенанту руку.

— Спасибо, унты великолепны!

Зыков стиснул протянутую, ему руку, улыбнулся, что-то быстро пробормотал, еще раз пожал руку французу, отдал честь генералу и отправился под арест, который, видимо, не был слишком уж суровым наказанием.

— Что он сказал? — спросйл Марселэн.

— Русский обычай, — ответил Кастор. — Он сказал: от всего сердца.

Ажиотаж около грузовичка достиг своего апогея. «Мы похожи на толпу женщин в универсальном магазине в день получки», — думал Вильмон. Впрочем, это вовсе не мешало ему, подобно товарищам, примерять сапоги и ушанки. Рядом с ним Буасси примерил уже семь полушубков, когда русская девушка-солдат решительно накинула ему на плечи еще один.

— Полушубок, — сказала она.

— По-лю-шю-бок? — повторил Буасси.

— Да! — подтвердила восхищенная девушка. ч- Ну вот, — сказал Буасси, — по крайней мере я буду знать одно русское слово.

И он оставил себе полушубок.

Доктор щеголял в полушубке, способном упрятать троих таких, как он.

— Ты похож на медведя, — заметил Казаль.

— Да, вы правы, но на ученого медведя! Вы улавливаете эту тонкость?

Вилъмон примерял шапки. Он выбрал одну, которая ему понравилсь, но в это время к нему подошла девушка-солдат. Решительным движением она сдвинула шапку на его голове чуть набок.

— Вот так! — сказала она по-русски.

Вильмон не понял, что она сказала, но это и не имело значения-. Он вытащил из кармана два значка Свободной Франции. Один — чтобы приколоть на шапку, другой — подарить девушке. Она покраснела и наградила его ослепительной улыбкой. Девушка отошла, и Вильмон увидел, что старшина эскадрильи Лирон пытается придать своей шапке такой же крен, как у него. Он подошел к нему и спросил:

— На кого я похож?

Лирон, оглядев его полушубок, шапку и сапоги, ответил:

— На русского.

Вильмон вспомнил вопрос, который он задавал. себе, слушая речь генерала. Он уже знал первую часть ответа. Лирон невольно подсказал ему вторую. Простота Комарова его подкупила, и он вспомнил слова Марсе-лэна: «Там, куда мы отправляемся, лицо командира имеет большое значение». Лицо генерала тоже много значит, особенно когда выпадет случай на него посмотреть. Лицо Комарова ему нравилось. Вильмон всегда ненавидел высокопарность, и сейчас ему было очень неприятно думать, что — хотят они того или нет — для этой охваченной войной страны, оккупированной почти до самой Волги, с заводами, вывезенными на восток, с партизанами в тех районах, которые в учебниках географии называли Европейской Россией, — хотят они того или нет — для нее они олицетворяют Францию. Как это трудно — нести на своих плечах тяжесть ответственности за родину! Как это волнует!

— Бенуа, — обратился он к товарищу, — ты не задумывался над тем, что для всех этих людей мы представляем Францию?

— Я думал об этом, — ответил Бенуа. — Нелегкая работка!

Майор Марселэн надел подаренный Зыковым комбинезон. Он очень хорошо знал, что ему нужно делать. Он понимал связанный с этим риск, но в то же время и оценивал его необходимость.

Русские были очень приятны, просто очаровательны. Но французы пока походили на группу туристов, которых возят из города в город, из гостиницы в гостиницу. Майор Марселэн считал необходимым определить их намерения более точно. С этой мыслью он подошел к самолету Зыкова и осмотрел его с самым живым интересом.

— Ваш «як» похож на наш «девуатин», — заметил он. — Мне бы хотелось ознакомиться с ним по-настоящему… Вы позволите, господин генерал?

Генерал Комаров позволил. Точнее, он приказал капитану Сарьяну объяснить французу все, что тому могло показаться неясным в управлении самолетом. Еще точнее — он улыбнулся Марселэну совсем мальчишеской улыбкой, улыбкой заговорщика. А капитан Сарьян оставался невозмутим. Взобравшись на крыло, он закрыл фонарь над устроившимся в кабине Марселэном. Затем обернулся к Комарову;

— Мне кажется, он разбирается, но..*

— Пошел, — приказал генерал.

Сарьян побледнел.

— Но если…

— Хватит, — сказал Комаров. — Завтра за все «если» будешь отвечать ты, а сегодня — я!

И не допускающим возражения тоном повторил:

— Пошел!

Марсёлэн вырулил к старту и оторвался от дорожки. Он был совершенно спокоен. «Вы показали нам себя. Отлично! Вы нам понравились. Теперь мы покажем, чего стоим мы. То, что я сделаю, будет сделано не ради хвастовства, а просто потому, что я командир. Если я разобьюсь, будет новый командир. И я знаю, так или иначе, но он сделает то же, что и я. Для того чтобы 0. хорошо вместе сражаться, нужно хорошо знать друг друга, — я сейчас познакомлю вас с нами».