К началу лета 1942 года наш эскадрон, получив достаточную боевую подготовку, был отправлен на фронт. Сменив немецкую роту, мы заняли оборону на правом фланге немецкого Таганрогского фронта, упиравшегося в Таганрогский залив. В этот день, стоявшие против нас советские части, наверняка были ошеломлены: с немецкой стороны они услышали, громко распеваемые нами советские песни. Во весь голос пели мы «Катюшу», «Три танкиста» и другие советские песни. На другое же утро у самых советских окопов появились плакаты:

«Братцы, не стреляйте, напротив вас занимаем оборону мы — донские казаки. Немцы разрешили нам организоваться для борьбы против Сталина. Переходите к нам. Смерть Сталину! Да здравствует свободная Россия!»

Ночью, пробираясь сквозь густую и высокую траву к советской обороне, мы старались разместить наши листовки так, чтобы утром их можно было легко заметить из советских окопов. Утром мы наблюдали, как советские солдаты собирали найти прокламации. Мы смастерили рупор и подолгу призывали через него советских солдат и командиров подыматься на борьбу против Сталина.

Сразу же появились перебежчики и мы вскоре узнали мельчайшие подробности построения советской обороны.

Мы узнали, где находятся командные пункты, каково количество стоявших против нас советских частей, их названия и даже имена их командиров и политработников. Советское командование сосредотачивало по нам сильный артиллерийский огонь, но в то время немецкая авиация господствовала в воздухе. Немецкие двухфезеляжные разведывательные самолеты — «рамы», круглые сутки дежурили в воздухе. Как только советское командование производило какую-либо подготовку к атаке нас, сейчас-же прилетали вызванные «рамами» немецкие бомбардировщики типа «Штука» и разбивали все в пух и прах. Советская артиллерия замолкала, а мы беспрепятственно продолжали петь песни и призывать в рупор. К нам, казакам, перебежчики приходили не только с советских подразделений, находившихся перед нами, но со всех советских частей этого участка. Перебежчики рассказывали, что в их частях ходят слухи, что немцы советских военнопленных морят голодом, издеваются над ними и даже расстреливают; это заставляет советских солдат ненавидеть немцев и упорно стоять в обороне. Но недавно появился слух, что на немецкой стороне создаются русские вооруженные части для борьбы против Сталина, против советской власти, эти слухи подтвердились прибытием нашего казачьего эскадрона и этот факт приподнял настроение людей — мрачные слухи начинают постепенно рассеиваться.

«Как только немцы начнут наступление, — уверяли перебежчики, — никто не будет обороняться, все сдадутся в плен. Сексоты очень мешают, но все лишь ждут немецкого наступления, когда можно будет без сговора попасть на немецкую сторону».

Однажды ночью пришло трое перебежчиков. Они сказали нам, что их послали в «секрет» перед линией советской обороны. Оставшись одни, они перестали друг друга бояться и сразу же сговорились бежать к нам. В разговоре мы узнали от них, что в отделении, к которому они принадлежали, служит брат одного нашего казака. Разговор шел в бункере ком. эскадроном. Мне пришлось быть переводчиком. Как только командир эскадрона услышал, что на той стороне в советском бункере находится брат нашего казака, он сразу же спросил перебежчиков, когда они должны были вернуться из «секрета». Последние ответили, что на рассвете.

Волькенхаузен приказал позвать казака Николая П.

«Хочешь видеть своего брата?» — спросил он его.

«А то как же?» — ответил тот.

«Лос! Давай! — русская форма!» (Мы имели около тридцати комплектов советской формы). Через четверть часа мы уже пробирались по густой траве к советской обороне. Двенадцать человек казаков, переодетых в советскую форму, вооруженные советскими автоматами, ничем не отличались от трех других советских бойцов, которые вели нас к своему блиндажу. У самой обороны нас окликнул часовой: «Это ты, Петренко?» — послышался голос из темноты

«Да, — ответил Петренко, — тут вот разведка второй роты вернулась, сбилась с пути. Где сержант?»

«В блиндаже спит. Проходи, ребята, сюда; осторожно, здесь яма».

Мы по одному спустились в траншею и вошли в блиндаж. На железной бочке в углу светилась коптилка, на нарах спали четыре бойца и сержант. Мы быстро забрали их оружие. Казак. Н. П. разыскал своего брата и стал будить.

«Иван, братуха, вставай!»

Тот спросонья таращил на брата глаза. Узнав, бросился в объятья.

«Николай, братец, откуда ты взялся?»

«Тут недалеко служу, случайно от ребят узнал, что ты здесь находишься и пришел повидаться.»

Проснулись другие бойцы и сержант.

«Что, братуху нашел?» — спросил сержант.

«Так точно, товарищ сержант, родной брат.

Все довольно улыбались.

«А вы откуда, какой роты?» — обратился к нам сержант.

«Мы казачья сотня — воюем против Сталина», — направляя автомат на сержанта, ответил наш урядник Б. Мы все сделали то же. Тут только они обнаружили, что безоружны.

«Не бойтесь, вам ничего не угрожает, следуйте за нами», — приказал урядник Б. Пропуская вперед пленных, мы вышли из блиндажа. Два казака, обезоружившие часового, уже поджидали нас. В темноте, в густой траве нас ждали шесть казаков с двумя ручными пулеметами, готовые в любой момент прикрыть наш отход.

Помню, однажды утром, как только рассвело, мы увидали вблизи нашей обороны, махавшего белым платочком, перебежчика. Мы ему стали кричать, чтобы он подымался и шел к нам. Перебежчик оказался старшим лейтенантом. Волькенхаузен, пригласив его к себе в бункер, стал угощать завтраком. Мне пришлось уже в который раз, наблюдать благородство этого удивительного немца.

Для нас, казаков, он был командиром, которого мы любили и уважали, но пришедший старший лейтенант Красной армии был русский командир, с которым нас невидимыми нитями связывало национальное чувство. Как бы читая наши мысли, Волькенхаузен всячески старался показать, чту он не намерен ущемлять достоинство русского офицера. Он покрикивал на своего денщика, торопил его, приказывая, то поскорее принести воды, чтобы русский командир мог помыться, то еще что-либо. Многозначительно поглядывая на нас, давая нам понять, что мы должны быть предупредительны в отношении к русскому офицеру. И этим он еще больше вызывал в нас уважение к себе и солдатскую любовь.

«Вот они какие немцы», — вырвалось у старшего лейтенанта в разговоре с нами.

К великому сожалению он глубоко тогда ошибался, так же как ошибались и мы все. Таких немцев, как Волькенхаузен, были единицы. Да и собственно не в немцах было дело, а в гитлеровской бредовой политике нацизма. Последнее нам стало понятно гораздо позднее.

Летнее наступление немцев в конце июля 1942 г. далеко отбросило Таганрогский фронт в направлении куда-то к Сталинграду. Десятки тысяч советских военнопленных двигались по дорогам от Ростова к Таганрогу. Простояв еще две недели под Таганрогом наш эскадрон двинулся вперед.

Крупной рысью вошла наша сотня в родную станицу — Синявскую. Печальная картина ожидала нас. Тревожные мысли оправдались; станица были, пуста и разрушена. В уцелевших кое-где хатах были люди. Но все они были или глубокие старики-калеки или дети. От них мы узнали, что после отступления казаков с немцами, в станицу пришли советские части, а за ними явились и нквдисты. Последние зверски расправились со всеми родственниками казаков-повстанцев. Осиротевшие казаки с острой болью в душе переживали эту трагедию, трагедию, которая была результатом действий сталинской власти, толкнувшей казаков на борьбу против такой власти, а затем наказавшей казаков, зверски уничтожив их родственников.

«С такой властью нужно бороться не на жизнь, а на смерть», — вспомнились мне слова, сказанные старым казаком еще в Таганроге, при моем вступлении в сотню. И действительно — компромисса с такой властью у нас не могло быть. Ненависть к советской власти у нас в то время достигла своей высшей степени.

«Хоть с чертом, лишь бы против Сталина», — говорили казаки.