В этом году мне исполнилось 17 лет. Я учился в девятое классе средней школы. Я с детства мечтал окончить десятилетку и поступить учиться в военно-морское училище. Мое детство, проведенное с отцом в плаваниях, куда он меня брал с собой каждые летние каникулы, а затем мое горячее участие в яхт-клубе, как яхтсмена, привили мне большую любовь к морю. Я мечтал одеть на себя мундир морского офицера. Репрессия моего отца рушила все мои планы. Мне стало ясно, что ни в какое военное училище меня не примут. Тогда посоветовавшись с тетками, мы решили, что я брошу школу и поступлю учиться в котлостроительный техникум. «Все-же будет специальность», — говорила мать, — «даст Бог время переменится и получишь должность по специальности». Я поступил учиться в Котлостроительный техникум. Меня приняли в комсомол и я с усердием принялся изучать «Капитал» Маркса. На пришлось мне и полгода проучиться в техникуме, как матери отказали в работе в шляпочной мастерской. Тогда мне пришлось бросить учебу и идти работать чернорабочим на обувную фабрику. Мои сверстники учились в военных и технических училищах, а я — стал чернорабочим. Еще в школе в седьмом классе, я полюбил свою соученицу, она отвечала мне взаимностью. Завязалась первая юная любовь. Она была дочь инженера. Ее мать была коммунистка — партийный работник, когда ее мать узнала, что дочь встречается со мной — сыном политзаключенного, она категорически запретила ей иметь со мной дружбу. Она приходила к нам в дом и устраивала скандалы моей матери. Конечно, это нисколько не помогало, — мы продолжали тайно встречаться. Но с годами мы становились более взрослыми и начали многое понимать. Она стала студенткой педагогического института, а я — чернорабочим. У нее был путь в будущее открыт, а у меня закрыт навеки. Я был «прокаженным» — сыном «врага народа». Между нами, против нашей воли, образовалась пропасть. Я нравственно страдал. Но я был не один. На нашей улице было много юношей, моих сверстников, с такой же участью.

Помню, однажды встретившись с одним из таких приятелей, мы стали обсуждать вопрос каким образом попасть в военное училище? Пришли к тому, что решили написать прошение наркому обороны маршалу Ворошилову. «Я напишу, — говорил мой приятель, — что я отказываюсь от моего отца, да и к тому же в конституции ясно написано — «сын за отца не отвечает». Я решил написать тоже. Долго я сидел над письмом наркому. Я разъяснил и доказывал в письме, что я горю патриотизмом к своей великой родине, что я вырос на море, что я яхтсмен и имею морскую практику и поэтому буду полезен советскому государству, как морской командир. Что я еще писал в этом же духе Клементию Ефремовичу, теперь уже не помню, но когда я дошел до того места, где решил написать, что отказываюсь от своего отца ради всего изложенного выше, я остановился. Трудно выразить словами охватившее меня чувство. Вспомнился родной, безгранично любимый отец. Мысленно представился окровавленным, избитым, жестокими чекистами.

За что? Во имя чего?

У меня першило в горле и усиленно билось сердце. Но разум диктовал другое: «Отца не спасешь и не вернешь, а дорогу в жизнь пробивать нужно». Чтобы пробить эту дорогу, нужно было выйти из «прокаженных», перестать быть сыном «врага народа», вновь войти в общество не «прокаженных». А это, как мне думалось, можно было достичь только в том случае, если я одену военный мундир, отличусь в службе, поступлю в компартию, — и дорога в жизнь для меня откроется. Однако, бушующее непримиримое с насилием чувство, побороло разум и я не написал, что отказываюсь от своего отца, а лишь коротко упомянул, что мой отец репрессирован органами НКВД, но что это не уменьшает мое горячее стремление служить великой родине. Я писал правду.

Отпета на мое письмо от наркома обороны я не получил. Мое наивное письмо наверняка сразу же из почты было направлено в отдел НКВД. Адрес, написанный на конверте, обеспечивал письму путь в этом направлении. Наверняка какой-то чекист, кисло улыбнувшись, изорвал мое письмо и бросил его в мусорный ящик. Да если-бы это письмо и попало в руки наркома, что-бы он мог сделать даже при его желании помочь мне? Ровным счетом — ничего. Директива о непринятии на военную службу родственников репрессированных исходила от Сталина и сам нарком обороны в любой момент мог стать «врагом народа». Даже главарей НКВД — Ягоду, Ежова, постигла эта участь. Сталинский аппарат насилия, как заколдованный круг, сковывал людей, исключая всякую возможность из него выйти. Делал людей, всех без исключения, ничтожествами, независимо от того, кто они были и какую роль играли в государстве, ставшим империей террора и страха.

В конце марта 1941 г. мне пришла повестка из городского Военного Комиссариата (военкомата). Обрадованный, я помчался сообщить об этом моему приятелю. Оказалось, что он тоже получил такую-же повестку. На другой день, явившись в назначенных срок в военкомат, я увидел там всех своих знакомых ребят, у которых, как я знал, были репрессированы отцы по 58-й статье.

Через несколько дней после медицинского осмотра нам заявили, что все мы зачислены в 46-ю команду и должны явиться для отправки в части. В какой род войск мы направлялись, нам не сказали несмотря на то, что многие из нас неоднократно задавали этот вопрос.

В начале апреля меня проводили служить в армию. Провожая, мать, роняя слезы, осенила меня крестным знамением. Сестра, обняв меня, коротко сказала: «Ну, что-же, езжай, служи Отечеству». Поезд тронулся. Я покидал родной город.

«… Раскинулось море широко и волны бушуют вдали…» — запевал чей-то голос в темноте и десятки других подхватили эту любимую русскую песню. Лежа на полке, прислушиваясь к словам с детства знакомой песни, под монотонный стук вагонных колес, я мысленно перебирал в памяти картины минувших событий, пройденных перед моими глазами, в родном городе. О плохом вспоминать не хотелось, старательно отгонял печальные мысли, снова и снова возвращался к урывкам промелькнувших счастливых минут в моей жизни. Радовала появившаяся надежда и вера в то, что дорога в будущее откроется. Я ехал служить в Красную Армию. Опечаливала только мысль о трагедии вновь постигшей мою сестру.

Накануне свадьбы ее жених отказался от брака. Он поступал учиться в Военно-инженерную академию и поэтому не мог жениться на дочери репрессированного. Брак с таковой закрыл бы ему все дороги в Академию.

Теория Маркса о коммунизме говорит о ликвидации всех классов и групповых, сословных перегородок, об абсолютном равноправии всех граждан нового социалистического общества. Сталинский коммунизм наделал этих перегородок бесконечное множество, сделав всех граждан СССР равноправными лишь в возможности попасть в концлагерь или на тот свет.

Мысль о сестре меня страшно терзала. Не раз ночью мне приходилось слышать ее глухие рыдания. Она плакала скрываясь от матери. Плакала, скрывая от всех свое великое горе. Ее рыдания больно сжимали мне сердце, кипятили кровь в моих жилах. Я ни разу не подошел ее успокаивать, я не хотел, что-бы она знала, что я слышу ее рыдания, я понимал, что ей, еще тяжелее будет от этого.

Сталинская власть была виною всех ее страданий, власть — проклятая, бесчеловечная, искалечившая миллионы молодых жизней. Шестнадцать миллионов заключенных в концлагерях СССР, у каждого из заключенных семья и родственники. Сколько же миллионов ни в чем невинных страдальцев, подобных моей сестре и мне оказалось на нашей несчастной родине? Во имя чего и за что власть карала нас? Разве мы не любили также, как и другие свою родину? Разве мы не переносили все трудности наравне с другими? Разве мы не стремились служить своей родине? Зачем же нам закрывать все дороги, зачем же, приклеив ярлык «лишенцев» и «неблагонадежных» швырять нас в пропасть? Была ли польза от этого родине?

Эти мысли мучительно сверлили мозг.

После ликвидации ликвидатора «врагов народа» — палача Ежова, стали преднамеренно распускаться слухи, по которым всю вину за массовые аресты советских граждан свалили на этого очередного ставленника Сталина. Сменивший его Берия, рекламировался, как честнейший и справедливый блюститель порядка в социалистическом обществе. И действительно хотелось верить, что враги Отечества, деяниями Ежова и ему подобных, что-бы подорвать мощь советского государства, уничтожали лучших военначальников Красной Армии, внесли смуту и экономический крах в страну. Все это было так правдоподобно, что не было оснований не верить, что все это не сделано именно врагами советского государства.