Но я не расскажу вам о Красном. По крайней мере, теперь. Нужно спасать положение. Я поеду в Джубу и попытаюсь уговорить рабочих. Надеюсь, что мне это удастся. Дело прежде всего. А побеседовать мы еще успеем. Но, бога ради, не поступайте впредь столь опрометчиво. Мое влияние здесь весьма ограниченно, и я не всегда смогу прийти вам на помощь.

И, не давая мне опомниться, Пирсон поднялся из-за стола, пригладил волосы и, сняв с гвоздя шлем, вышел из комнаты. Я никогда не думал, что он может быть таким экспансивным и многословным. По-видимому, английская холодность — не что иное, как обычная сдержанность. Да и то до поры до времени. За окном взвыл стартер и затарахтел двигатель. Окутанный синим ядовитым облаком «джип» понесся по выбеленной гравийной дороге.

А на другой день я получил телеграмму:

«Все улажено набрал новых рабочих тех же условиях буду среду Пирсон».

— …Ну что же, если вас это так интересовало, я расскажу вам о Красном, — сказал Пирсон, когда мы встретились после его возвращения из Джубы. — Конечно, более подробные сведения вы могли бы почерпнуть из работ Ивэна Сэндерсона, Френка Меллэнда, маркиза де Шатело. Кое-что вам могли бы поведать и такие господа, как Бертен из Парижского музея или педантичный систематик Симпсон. Хотя вы, наверное, и не слыхали об этих людях?

— Да, должен признаться… Правда, мне попалась как-то на глаза одна книжка Сэндерсона… Ну да! Конечно! Я нашел ее в своем номере в день прибытия в Хартум. Она, как нарочно, раскрылась на описании болот Оберры. Интересное совпадение, не правда ли?

— Совпадение? Ну, нет! Будь я добрым протестантом, я бы счел это знамением. Но я атеист. Так, значит, вы прочли у Сэндерсона то место, где говорится о конгамато?

— Конгамато?

— Таинственный птеродактиль, живущий в болотах Джиунду и Оберры.

— Ах, это! Я счел это фантазией, описанием местных суеверий.

— Фантазией? Красный, из-за которого вы чуть было не остались без рабочих, тоже фантазия? Почему же вы так жадно ею интересуетесь? Вам скучно? Вы хотите, чтобы я развлек вас сказками?

— Вы меня неправильно поняли, мистер Пирсон. Я и без того слишком многим вам обязан. Требовать же от вас еще и сказок….

Пирсон расхохотался.

— Вы остроумный человек, Эндрью, и сразу же поставили меня на место. Теперь я вижу, что моя обидчивость была просто смешна. Единственное, что меня в какой-то мере оправдывает, это мое отношение к истории Красного. Это очень серьезная история, сэр, чтобы не сказать больше.

— Из вас бы вышел отличный автор детективов.

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы превосходно умеете разжигать любопытство!

— Не в этом дело, Эндрью. Слишком непростая это история… У вас найдется, чем промочить горло?

— Виски-сода?

— Я не пью виски. Какой-нибудь сок или, на худой конец, просто холодная вода.

Конечно, это глупо, но мне и в голову не приходило, что могут быть непьющие англичане или американцы. Наверное, лицо у меня в этот момент было довольно глупое, потому что Пирсон посмотрел на меня с некоторым удивлением. Я спустился в пахнущий муравьями сырой погреб и достал из огромного, наполненного водой глиняного кувшина бутылку виноградного сока.

— Не надо наливать воду в кувшин, — сказал Пирсон, потягивая сок, — она быстро согревается. Лучше обмотать его мокрым полотенцем… Да, с чего же мне начать рассказ? Признаться, я уже забыл, где и когда впервые услышал о конгамато. По-моему, это было на второй год моей работы в Судане… Или на третий… Как-то я познакомился с одним нашим чиновником. Это был пожилой человек, исколесивший всю Африку. Не помню, с чего начался этот разговор, но чиновник сказал мне в тот раз: «Здесь по соседству живет птеродактиль». И сказано это было так спокойно и невыразительно, точно речь шла об английском пони. Естественно, что меня это взволновало, и я начал расспрашивать, что и как.

«Птеродактиль живет на юго-востоке Оберры в жарких болотах, которые тянутся по обе стороны границы Судана и Кении», — ответил чиновник.

«Но вы-то его когда-нибудь видели?» — спросил я.

«Нет, это не входит в мои обязанности. Но негры и нилоты совершенно уверены в его существовании».

«Как же они его называют?» — спросил я.

«Конгамато, — ответил чиновник, — Он достигает семи-восьми футов в размахе крыльев».

Вы понимаете, Эндрью, семь-восемь футов! Я был просто потрясен. Я начал расспрашивать местных охотников, стариков. Описания были довольно точными: кожистые крылья, длинный острый клюв с зубами, гладкая кожа — все говорило о том, что это живой птеродактиль. Тогда я решил отправиться к болотам Оберры. Я готов был пойти на любые лишения, лишь бы воочию увидеть доисторического птерозавра.

Да, милый Эндрью, я готов был на все, но что значит это «все», я понял, только когда попал в заболоченные джунгли Оберры. Какой-то мудрый человек сказал, что для безумца, вступающего в джунгли, бывает только два приятных дня. Первый день, когда, ослепленный их чарующим великолепием и могуществом, он думает, что попал в рай, и последний день, когда, близкий к сумасшествию, он бежит из этого зеленого ада.

«Какого цвета летающая ящерица?» — спросил я старого хромого негра-балухья с соленого озера Рудольфа. «Красная, как кровь», — ответил он и подмигнул мне красным изъязвленным глазом. Я не поверил. Мне до сих пор непонятно почему, но я представил себе птеродактиля черным или серым.

А каким представляли себе птеродактиля вы, Эндрью? Тоже черным? Ах, коричневым! За этим кроется какой-то дефект нашего мышления. Никто и не воображал, что птеродактиль может быть алым, как клюв фламинго! Но все негры твердили, что конгамато красный, как кровь. Они так и называли его Красный. Никто из них не хотел употребить слово «Конгамато». Тогда я прибег к испытанному средству и стал щедро раздавать подарки.

«Опасно даже произносить имя животного», — отвечал мне молодой охотник, не сводя жадных глаз с ножа золингеновской стали. Отличный был нож! Три пляшущих человечка.[11]

«Nigger dance,[12] — сказал, безбожно коверкая язык, старый балухья и протянул руку к ножу. — Его зовут конгамато. Он очень злой. Он откусывает людям руки, уши, носы. Отец моего отца умер после возвращения из болот Оберры».

«А ты сам видел хоть одного из них?» — спросил я.

«Нет! — ответил балухья. — Поэтому я жив».

«Неужели он так страшен?»

«Белый, я готов скорее встретиться один на один с разъяренным слоном или голодным львом, чем с конгамато. Подари мне топор, белый, — балухья указал на висевший у меня на поясе топор, — и я отведу тебя к Мбого. Мбого видел конгамато собственными глазами».

Мбого жил в пограничной с Суданом кениатской деревушке Тоденьянг. Впервые мне стало стыдно, что я англичанин, Эндрыо. Поверители, каждый второй житель деревушки был болен. И как болен, Эндрью! Кроме болезней, связанных с недоеданием и авитаминозом, в здешнем «букете» была оспа, малярия, проказа, трипано-зомоз. Я отдал им весь свой хинин. Чем я еще мог помочь?

Мбого однажды ужалила муха цеце, а крокодил отхватил ему руку по самое плечо. Голова его тряслась. Он засыпал на ходу и неожиданно просыпался. Мухи копошились на его черном лбу, но он не отгонял их. Его единственная рука едва держала печеный банан. Он не принял моих подарков. Они ему были не нужны. Он был философ, этот Мбого, презревший суету жизни и погруженный в созерцание.

«Тело без перьев и без чешуи, очень большой клюв, зубы крокодила. — Мбого покосился на свою уродливую культяпку. — Крылья такие же, как у летучих мышей, но большие-пребольшие, кожа красная и блестящая, кричит сдавленным голосом.

Я должен был умереть в тот день, ибо нельзя безнаказанно видеть большую летающую ящерицу…»

«А находили ли вы когда-нибудь мертвого конгамато?» — спросил я Мбого.