— Сделали хорошо. А хорошая работа — человека красит!

Комбат нагнулся и взял из-под ног небольшой лоснящийся бурый земляной ком. Прощупал его глазами, смял пружинистыми пальцами, поднес к лицу, глубоко вдохнул, словно хотел вобрать в себя все его запахи. Так он делал когда-то на колхозном поле перед севом, проверяя готовность пашни принять семена нового урожая. Хлебороб поднял руку с зажатой в пальцах скользкой холодной землей.

— Земля-то какая под нами, а?

— С волжского берега! — раздались в ответ голоса.

— Да, священная волжская земля! Помнить это будем, товарищи! — из глубины сердца вырвались эти слова у комбата. А затем он уже другим голосом, официально строгим тоном скомандовал:

— Ставьте орудие!

Закончили рытье окопов и другие расчеты. Заработали, загудели моторы тракторов-тягачей, и стоявшие в стороне пушки, словно фигуры на шахматной доске, передвинулись на свои места.

Одновременно с воинами огневых расчетов трудились и бойцы приборного, дальномерного отделений.

— Скорей, ребятки, нэ отстанэм от других! — Это голос Левона Акопджанова, командира взвода управления, подвижного, горячего по натуре лейтенанта. Его подчиненные — прибористы, дальномерщики рыли окопы для прибора управления артиллерийско-зенитным огнем — ПУАЗО, для дальномера БИ — бинокулярного искателя.

Лейтенант Акопджанов всего лишь несколько дней назад прибыл в дивизион. С третьего курса университета ушел добровольно в армию, около года, как выражался он, штурмовал в военном училище «зенитную арифметику» и теперь вот — на батарее. За дело взялся с огоньком. Комбат сразу заметил: кавказец в работе горяч, по характеру словоохотлив, общителен. Как-то он рассказывал командиру батареи о своем родном Нагорном Карабахе, о красоте гор, ущелий, о шумных реках и водопадах с таким вдохновением, что Ивану Новицкому показалось, будто все эти прелести горного кавказского края он видит своими глазами. Иван Новицкий сказал тогда собеседнику: «Ну ты, браток, поистине влюблен в горы, настоящая горная душа!» «Горная душа» — так Новицкий любил называть уроженца горного Азербайджана.

Организуя оборудование огневой позиции, Акопджанов не знал ни минуты покоя. Он проверял, как роются окопы, сам брался за лопату, с азартом выбрасывал землю, выравнивал бруствер. И вот, наконец, он, черноволосый, высокий, туго затянутый ремнями, щелкнул каблуками перед Новицким.

— Готовы устанавливать прибор!

— Давай, горная душа, да осторожнее. Прибор требует обращения деликатного. Сложная техника.

— Есть, обеспечить деликатное обращение со сложной техникой! — ответил Акопджанов и направился к прибористам.

Бойцы приборного отделения медленно вкатили в глубокий окоп ПУАЗО, внешне напоминающий объемистый ящик на колесах. Вблизи орудий разместили дальномер — прибор для определения высоты воздушной цели.

Бушевала зимняя непогода. Ветер хлестал в лица людей, крутящийся мелкий снег слепил глаза. Не было передышки у зенитчиков. Теперь они готовили орудия к стрельбе и приборы к работе, определяли ориентиры. И вот уже звучит команда:

— К орудиям!

Бойцы, приняв вводную, на новой огневой начинают тренировочную стрельбу по условному противнику.

Батарея готова к бою.

Теперь можно подумать и о бытовом устройстве. Рядом с орудийными окопами сделаны землянки. А в них — нары, печки «буржуйки», столики, скамейки. В укрытии расположились тягачи, походная кухня. Появились умывальники. Расчищена площадка для физзарядки.

В том месте огневой, где обычно старшина строил бойцов, стоял фанерный щит. На нем. вывешивались сообщения Совинформбюро, листки-молнии, памятки. А в это декабрьское утро на щите появился плакат батарейного художника-самоучки. Он сделал его в тот вечер, когда по радио передали весть о наступлении наших войск под Москвой. На фоне Кремля нарисован красноармеец с винтовкой, взятой на изготовку для штыкового боя. На штыке, как рыба на кукане, нанизаны танки, самолеты, самоходки, орудия с фашистской свастикой. Бесноватый фюрер удирает на запад. На плакате надпись: «Поворот от московских ворот!» И кто бы ни проходил возле щита, обязательно остановится, посмотрит веселым взглядом, скажет:

— Дали по зубам!

А Новицкий, посмотрев на карикатуру батарейного художника, вспомнил об Украине, родной Подолии. Подумал: «Удар по врагу под Москвой — это путь и к Днепру, Карпатам… Но пока наш боевой рубеж здесь, на Волге…»

После долгих боевых походов для батареи настала «оседлая» жизнь. Одни расчеты несли боевое дежурство, в других в это время шли занятия, тренировки. Затем они менялись ролями. Время от времени Новицкий подавал сигнал «тревога», чтобы, как он говорил, «подкрутить болты». Эти означало провести тренировку на слаженность батареи.

Вот и сейчас по приказанию комбата дежурный ударил металлическим стержнем по подвешенной гильзе. Разнесся своеобразный звон. Бойцы, услышав сигнал, заняли места у орудий и приборов. Новицкий со своего командного пункта наблюдал за действиями каждого расчета и отдельных номеров. «Слабые болты», которые требовалось «подкрутить», обнаруживались сразу,

— Быстроты нет, огонька не чувствуется в деле! — твердил Новицкий, проводя разбор тренировки. Услышал сигнал тревоги — пулей к орудию. А у нас кое-кто идет не спеша, вразвалку. Встать по сигналу «тревога». К орудию, все равно, что спортсмену-бегуну взять старт! Вялость на старте — поражение на финише, вот так и в нашей работе. Вспомните, как было под Кировоградом?

Кто из батарейцев мог забыть тот суровый урок? Зенитный дивизион прикрывал от воздушного противника наши отступавшие части. Сотни километров прошли с непрерывными боями. Сильно устали все. На Кировоградчине дивизион получил задачу отойти на новый рубеж обороны. Тронулись ночью. В батарее Новицкого отказал мотор на одном из тягачей. Пока возились механики, подразделения дивизиона ушли. Стало светать. И откуда ни возьмись — фашистские танки, автоматчики. Ударили по батарее со всех сторон. Зенитчики развернулись к бою и подбили три вражеских танка. На смену им подошли другие. Стали наседать автоматчики. В батарее на исходе снаряды, мало гранат, патронов. «Как же вырваться из этой ловушки?» — терзали мысли Новицкого, понимавшего, что вражеское кольцо сжимается все сильнее. Пять танков вышли на пригорок и открыли огонь по зениткам. И вдруг по этим танкам ударили орудия с опушки невдалеке темневшей рощи. Кто же это стреляет? Оказалось, пришла на подмогу батарея старшего лейтенанта Луки Даховника.

Танки, которые стояли на пригорке, попятились назад. В кольце образовалась брешь. Обе батареи очутились вместе.

— Спасибо, что не оставил нас в беде, — обнимал Новицкий Луку Даховника, как родного брата. — Со стартом задержались — вот и попали в кашу…

— Локоть друга всегда нужен в бою, — улыбаясь, сказал Лука и направился к своим бойцам.

И теперь Новицкого не покидали мысли о Даховнике. «Где он теперь? Вылечился или нет?»

А спустя несколько дней в землянку, которую обычно называли командирской, зашел запыхавшийся письмоносец и подал Новицкому «треугольник»:

— Это вам. От жены, наверное…

Нет, не ждал Новицкий весточки из дому. В первые дни войны его жена с маленьким сыном уехала из Черновиц к родным в Станиславовку — село, расположенное вблизи Каменец-Подольского. А там теперь хозяйничают фашисты. Кто знает, что уготовили они семье советского командира, коммуниста?

Прочитав обратный адрес на «треугольнике», Новицкий обрадовался: письмо от Даховника, Лука сообщал о своем незавидном положении закованного в гипс «лежачего» раненого. А в конце писал; «Рад бы тебя увидеть, Иван. Но разве это возможно?»

Новицкий, не долго думая, к командиру дивизиона:

— Разрешите навестить фронтового друга? — и на стол — полученное письмо.

— От Даховника. Отозвался? — приподнял большие темные глаза невысокий ростом, крутоплечий подполковник Герман. — Откуда пишет?

— Да здесь он, совсем недалеко!

…Выздоровление Даховника шло медленно! Больше всего беспокоила нога. Передвигаться совершенно не мог. Но врач заверял, что вскоре Лука сможет не только ходить, но даже плясать гопака. Даховник с нетерпением ждал, когда настанет такое время. Часто думал о своих фронтовых друзьях. На посланное в дивизион письмо не получил ответа. И вдруг сообщают!