Высокопоставленный офицер разразился площадной бранью. Правда, понял я но слишком много, ибо он тоже не говорил, а невнятно рычал. Я лишь уловил, что начальник лагеря снюхался с беглецами, что все мы сборище бандитов, которых нужно расстрелять на месте, и вообще датчане ещё хуже поляков.

Пока он изрыгал проклятья и угрозы, наши родные и близкие, а также датские полицейские из лагерной охраны стояли возле здания администрации и слушали. Когда же запас его ругательств в конце концов иссяк, началась перекличка заключённых. Перекличку проводил начальник лагеря, но поскольку иностранных языков он, очевидно, не знал, в качестве переводчика он использовал одного лагерного полицейского. Кстати, этот полицейский проявил необыкновенное умение приноравливаться к обстоятельствам.

Медленно и монотонно читал начальник лагеря наши имена. Услышав своё имя, заключённый отвечал «Та» и делал несколько шагов вперёд. Когда ответа не было, немецкие офицеры начинали неистово ругаться. Это повторилось раз сто, и всякий раз, когда отсутствующим оказывался кто-либо из наших самых известных товарищей, строгое лицо датского чиновника чуть светлело.

Во время переклички он пару раз пропустил ярко выраженные семитские имена, которые принадлежали нашим еврейским товарищам. Это уловка была разоблачена, и комендант лагеря, злорадно потирая руки, рявкнул:

— Ага! Jude![12]

После переклички комендант прокричал:

— Предупреждаю: за каждого, кто попытается бежать, будет расстреляно трое заключённых.

Переводя слова немецкого коменданта, датский полицейский кричал так же громко и, по-видимому, испытывал при этом такое же глубокое удовлетворение, как и его новый начальник.

По меньшей мере девяноста заключённым удалось совершить побег. После переклички мы разбрелись по лагерю и, прежде чем нас отвели обратно в бараки, все уже знали о том, что здесь произошло. Примерно в половине третьего ночи немцы заняли новый лагерь. Немецкий комендант решил, что весь Хорсерэд теперь в его руках. А когда они спохватились и бросились занимать наконец старый лагерь, около сотни наших товарищей успели бежать. Это произошло за несколько часов до рассвета. У коменданта были все основания прийти в бешенство.

Последним из бежавших удалось перебраться через ограждение лишь в половине шестого утра, что было очень рискованно.

Когда через некоторое время нас отвели обратно в новый лагерь, мы впервые познакомились с изобретённым нацистами понятием «организовать», что на всех других языках означает просто «украсть». Авторучки, часы и другие вещи, которые мы оставили в новом лагере, бесследно исчезли. Их «организовали» солдаты расы господ.

Шли часы; мы убивали время за разговорами, собираясь небольшими группами по три-четыре человека в одной комнате. Кое-кто получил посылки. Одному из товарищей разрешили подойти к ограждению и поговорить с женой. В столовую мы ходили сомкнутым строем, а справа и слева на нас смотрели стволы пулемётов. Между столами прохаживались два унтер-офицера, вооружённые автоматами.

Прошло ещё несколько часов. Наши усталые, напряжённые нервы требовали покоя. Наконец мы улеглись. И, наверное, в эту ночь спали почти все заключённые… в эту первую ночь, проведённую под непосредственной «защитой» расы господ.

С 29 августа по 2 октября 1943 года все дни были заполнены тревожным ожиданием: как же решится наша судьба? Несмотря на непроницаемый заслон, который был немедленно создан вокруг лагеря, мы узнали, что в ночь с 28 на 29 августа с необычайной силой проявилась воля датчан к сопротивлению. Остатки датского флота были либо затоплены собственными командами, либо ушли в Швецию. К нам в лагерь проникали более пли менее достоверные слухи, из которых можно было сделать только один вывод: чем чаще немцы чинят произвол и насилия, тем твёрже становится решимость датского народа бороться за свою свободу и независимость. Доходили до нас также слухи о новом, успешном наступлении Красной Армии.

Принимая во внимание все эти факторы и зная о бегстве наших товарищей из Хорсерэда, мы нисколько не сомневались в том, что рано или поздно нас отправят в Германию.

Но когда и как?

На второй или третий день после того, как немцы заняли Хорсерэд, сам генерал Ханнекен приехал инспектировать лагерь. Когда он появился, мы сидели в столовой И завтракали. Здесь мы впервые увидели воочию весь этот бездушный и закостенелый прусский церемониал, всю систему механического подчинения, с которой впоследствии так хорошо познакомились.

Когда генерал вместе со своим штабом вошёл в столовую, один из офицеров щёлкнул каблуками и гаркнул:

— Achtung!

При этом обе его ладони взметнулись вверх, и мы поняли, что должны встать. Фон Ханнекен вышагивал вдоль длинных столов с холодным, непроницаемым лицом. Он смотрел на наши тарелки такими же голодными глазами, как и его солдаты, когда они дежурили в столовой.

— Вы живёте, как боги, — вот и всё, что он сказал, но с того самого дня наш пищевой рацион стал неуклонно ухудшаться.

А вскоре разнёсся слух, будто, инспектируя женский лагерь по другую сторону дороги, генерал заявил, что немцы не воюют с женщинами. Через несколько дней наших девушек перевели в тюрьму Вестре, и почти одновременно они узнали, что их увезут в Германию.

Немецкое подразделение, которое непосредственно осуществляло захват лагеря, оставалось в нём всего дня два. Это было одно из боевых армейских подразделений, и его заменили новобранцы, то есть юнцы от шестнадцати до восемнадцати лет. Их офицеры, правда, были гораздо старше.

Уже на этом этапе войны мы получили довольно ясное представление о том, что такое боевой дух и моральная стойкость немецкой армии. Эти мальчики, с которыми нам приходилось говорить, уже отбыли одно— и двухгодичную трудовую повинность, после чего на них надели военную форму. Сначала их послали на несколько месяцев в Польшу для военной подготовки и несения караульной службы. К нам они прибыли из Норвегии. Их обязанности оставались прежними: караульная служба и дальнейшее изучение военного дела. В свободные часы, которых было совсем немного, они маршировали, занимались строевой подготовкой, отрабатывали ружейные приёмы. Ни сами новобранцы, пи их офицеры не скрывали, что в самое ближайшее время их пошлют на Восточный фронт.

В лагере они пробыли недолго, но этого было достаточно, чтобы мы поняли, что происходит сейчас в третьем рейхе. Однажды, когда в лагерь пришла полевая почта, мы наблюдали следующую картину. Молодой солдат, ещё совсем мальчик, сидел на лестнице, ведущей и караульное помещение, и читал письмо. Вдруг он уронил голову на колени и расплакался, как только может плакать очень одинокий ребёнок. Один довольно славный молодой фельдфебель, который в этот день был начальником караула, сел рядом с юношей, обнял его за плечи и стал утешать. Постепенно тот успокоился, и оба они пошли в караульное помещение. Как оказалось, в письме было извещено о том, что вся семья молодого солдата погибла по время бомбёжки.

Другой солдат сказал кому-то из заключённых, что лучше умереть или быть расстрелянным на месте, чем жить так, как живёт он.

Ему семнадцать лет, а жизнь уже потеряла для него всякий смысл!.. Да, по-видимому, расшатывался самый фундамент третьей империи.

Многие солдаты совершенно серьёзно заявляли, что предпочли бы быть на нашем месте, на месте заключённых Хорсерэда.

На другой день после прибытия новобранцев молодой фельдфебель разрешил заключённым, которые раньше жили в старом лагере, пойти туда под конвоем и забрать вещи, брошенные там, когда их перегоняли в новый лагерь.

— И заберите вещи, оставленные вашими бежавшими товарищами. Берите всё, что вам может понадобиться. После нас придут зелёные полицейские отряды, а там, где ступит их нога, уже трава не растёт, — сказал фельдфебель, провожая нас в старый лагерь.