— Ищи!

Сад здесь был запущен еще больше, чем вначале: яблони, вишни, разросшаяся смородина — все это смешалось, переплелось. Сплошные заросли! Пробираться стало труднее, но шаг пришлось ускорить: Пик втянул ноздрями воздух, забеспокоился, натянул поводок. Справа мелькнуло немолодое напряженное лицо старшины Филатова. Одной рукой он раздвигал ветви, вторую держал на кобуре. «Тоже волнуется», — отметил про себя Антон.

Пик резко рванулся. Антон прибавил поводок и побежал. Под ногами гулко, как выстрел, треснул сухой сук.

Впереди, за несколько метров от Антона, кто-то с шумом вскочил. Впечатление было такое, словно из кустов взлетела огромная тяжелая птица.

— Стой! — загремел голос Чугаева. — Стой!

Еще секунду назад полный безмолвия сад ожил, наполнился голосами, топотом ног. Не обращая внимания на хлещущие по лицу ветви, Антон догнал Пика, отстегнул поводок.

— Пик, фасс!

Огромным скачком Пик перемахнул куст смородины, исчез в зеленой чаще.

С минуту в саду только хлопали ветви да гудели шаги бегущих людей. Затем кто-то громко и отчаянно взвизгнул.

Антон, а за ним Чугаев выскочили на поляну и остановились.

Под яблоней, испуганно косясь на собаку, смирно, точно связанный, лежал здоровый босоногий парень с разодранной штаниной. Пик сидел рядом. Черная блестящая шерсть на его спине дыбилась. Антон взял Пика за ошейник, успокаивая, погладил теплую собачью голову с торчащими треугольниками ушей. Позади, часто дыша, встали Меженцев и старшины.

— Так оно! — удовлетворенно констатировал Чугаев. — Ну, вставай, Алексей Лазкин.

— Я не Лазкин, — тяжело поднимаясь с земли, буркнул парень. Его вывороченные наружу мясистые «заячьи» губы покривились в нагловатой и трусливой усмешке.

— Кто же ты тогда, скажи нам?

Парень покопался в кармане штанов и, покосившись на заворчавшего Пика, протянул потрепанный паспорт. Чугаев мельком посмотрел паспорт.

— Саженов? — Майор внимательно оглядел высокого, здорового парня, с запутавшимся в волосах куриным пухом и помятым с похмелья лицом. — По росту ты, пожалуй, Двухсаженов, а по фамилии — нет. Липа, грубая работа!

— Как знаете, — пожал плечами парень.

— Оружие есть?

— Какое оружие? Спал я, никого не трогал...

— Выбросил, значит? Финка ведь у тебя есть.

— Никакой финки нет! За что берете?

— Сам знаешь — за Дубки. — Чугаев оглянулся на Петрова. — Антон Семенович, пошли собачку поискать.

Антон отпустил Пика, коротко приказал:

— Аппорт![2]

Пик убежал. Лазкин, не скрывая любопытства, искоса следил за мелькающей в кустах овчаркой. Потом собака исчезла — напряженное ожидание на лице Лазкина спало, он, морщась, переступил с ноги на ногу.

— Пошто кусать даете?

— А ты не бегай, — невозмутимо ответил Чугаев. — Зачем бежал?

В кустах раздался шорох. Пик вынырнул из смородины и выпустил из зубов, у ног Антона, длинный самодельный нож.

— Видишь, Лазкин, — упрекнул Чугаев, — а ты говорил — нет.

— Не Лазкин я, — упрямо повторил тот.

— Не Лазкин, так не Лазкин, — сговорчиво согласился Чугаев. — Идем поглядим на твое логово. Идем, идем, — теперь уж слушайся!

В кустах смородины Лазкин действительно устроил себе настоящее логово. На расстеленном полушубке лежала смятая подушка в ситцевой красной наволочке, чуть поодаль — сапоги. Под кустом валялась пустая поллитровка.

— Удобно, товарищ майор, — в холодочке! — сказал Меженцев.

Лейтенант поднял подушку — под ней оказались дамские часы и несколько смятых десятирублевок.

— И часы и деньги, конечно, твои? — с насмешливой уверенностью спросил Чугаев.

Лазкин понял насмешку, передернул плечами.

— Чего там — веди. Все одно убегу!

— Ну и дурак! — горячо вырвалось у Меженцева.

Чугаев хотел одернуть лейтенанта — оскорблять задержанного не разрешается, но вместо этого поддакнул:

— Правильно, что дурак! Не надоело тебе как волку жить? Прятаться, людей бояться? А ведь ты еще молодой. Отбудь честно наказание и живи, как все люди, — солнцу вот радуйся! Семью заведи!

Лазкин угрюмо молчал.

— Пошли к Архиповой, потом в сельский Совет, — посуровел Чугаев. — Проведем опознание.

— Тетку не трогайте, — глухо сказал Лазкин. — Неволил я ее...

— Честных людей не трогаем! — отрезал Чугаев. — Не тебе о них беспокоиться!

В селе скрипели калитки, мычали коровы — начинался обычный день, полный знакомых и радостных звуков пробуждающейся жизни. Лазкин шел посредине, косил по сторонам тоскливыми глазами.

...Зеленый «ГАЗ-69» погудел и въехал в распахнувшиеся ворота. Антон выпрыгнул из машины, отвел Пика в питомник. Когда он вернулся, у машины стоял полковник, окруженный офицерами, и что-то оживленно рассказывал.

— Вот он! — шагнул навстречу полковник, увидев Петрова. — Поздравляю, лейтенант!

— Спасибо, товарищ полковник, — смутился Антон. — Пик хорошо работал!

Глаза полковника заголубели.

— Да я не о Пике, лейтенант. С дочкой вас поздравляю! Утром сегодня...

Но Антон уже не слышал. Он выскочил в ворота, перебежал в недозволенном месте улицу, едва не сбив с ног постового милиционера.

— Гражданин, — начал было милиционер и, пораженный, умолк: нарушителем правил уличного движения оказался... офицер милиции!

— Прости, друг! — крикнул на бегу Антон. — Дочь родилась!

Обескураженное лицо постового прояснилось, он лихо вскинул руку к козырьку.

Корреспондент оказался на редкость любопытным. Интересовало его буквально все: какая у него, у Лобова, зарплата, сколько за год было происшествий, кто выдает санкцию на обыск, как кормят задержанных в КПЗ[3]. И это — не говоря о главном: худому длинноносому человеку, поверх очков разглядывавшему Лобова цепкими зелеными глазами, нужно было порекомендовать лучшего участкового уполномоченного, о котором он собирался написать для своей газеты очерк.

В кабинет непрерывно входили, капитану Лобову приходилось прерываться, выслушивать сотрудников, отвечать и давать указания. Лобов невольно хмурился. Хотя корреспондент и явился по рекомендации начальника областного управления (полковник позвонил лично), на все-таки — человек посторонний, а милиция — это не кондитерская фабрика!

Когда в кабинет зашел заместитель Лобова капитан Заречный, Лобов шумно обрадовался.

— Вот кстати, Алексей Федорович! Знакомься — товарищ из газеты. Как раз по твоей части — интересуется работой участкового. Пригласи товарища к себе, побеседуйте по душам. В общем, погостеприимнее!

Зазвонил телефон, потом привели двух задержанных карманников — день начальника райотдела крутился своим чередом, — и Лобов вспомнил о корреспонденте только под вечер, столкнувшись с Заречным на крыльце.

— На ком же вы остановились?

— И не подумаешь, — пожал плечами Заречный, — на Александрове.

— На Александрове? — Лобов был поражен. — Да что ж о нем писать? Участок — тихий, сам — и того тише. Не понимаю!

— Да я тоже удивился. Предлагал ему Богорудько — у того и участок боевой, и сам мужик подходящий — отказался. Тут как раз зашел Александров — поговорил с ним, узнал, что на участке особых происшествий нет, и ухватился. Вот, говорит, с ним и займусь.

— Странно, — недоумевал Лобов, мысленно представив себе младшего лейтенанта, выделявшегося среди остальных участковых разве только своей скромностью. Подумав, философски заключил: — Ладно, ему виднее. И без него дела хватает!..

А в это время корреспондент областной газеты Албеков, заложив за спину длинные руки, неторопливо шел с младшим лейтенантом Александровым по одной из окраинных улиц и с интересом слушал. Молодой симпатичный парень в белом офицерском кителе рассказывал о родном городе Албекова такие вещи, о которых тот, старожил, немолодой человек и, в довершение ко всему, журналист, к стыду своему, не знал.