В батальонах пробыл он до самой темноты. Когда возвращался, всюду уже светились огни. Из приоткрытых дверей слышалась негромкая хоровая песня.

— Стойте, — сказал Жогин шоферу. Он вспомнил, что давно уже собирался послушать, какие песни разучивают женщины под руководством Сокольского и Марии Семеновны. Недогляди за ними, так они подготовят песни только про поцелуи да любовные вздохи. «Ох, уж эти мне хористки», — с неудовольствием подумал полковник, поднимаясь на высокое крыльцо клуба.

Из вестибюля в зал двери были открыты настежь. Слова песни слышались уже явственно. Полковник остановился. Хорошо спевшиеся женские голоса выводили:

Поправив ремень и приосанившись, Жогин вошел в зал, сел на стул в первом ряду и терпеливо стал ждать конца песни. Женщины в белых платьях стояли полукругом, устремив взоры на Марию Семеновну, которая старательно дирижировала. В черном платье, изящно стянутом в талии, она выглядела особенно, стройной. Жогин пожалел даже, что посмеялся утром над женой.

Песня кончилась. Не сходя с места, женщины вразнобой заговорили:

— Здравствуйте, Павел Афанасьевич!

— Давно вы не слушали нас. Уже выступать скоро!

Мария Семеновна сказала женщинам:

— Сейчас покажем полковнику всю нашу программу. Внимание, девочки! Поем «Уральскую рябинушку».

Она кивнула сидевшей за кулисами пианистке и взмахнула руками.

«Опять про любовь», — досадливо поморщился Жогин, но ничего не сказал, стал слушать.

После «Уральской рябинушки» хор исполнил частушки, в которых также пелось все больше про милую да про миленочка. Разочарованный полковник встал и, не скрывая своего недовольства, многозначительно произнес:

— Да-а-а...

Женщины переглянулись. До сих пор все, кто слушали их, отзывались о репертуаре и его исполнении с похвалой, а командиру полка вдруг не понравилось. Мария Семеновна спросила нетерпеливо:

— Что смущает? Частушки?

— И частушки, и еще кое-что.

— Почему?

Жогин ответил не сразу. Он обвел женщин колючим взглядом, как бы спрашивая: «Неужели вы сами не понимаете?», потом сказал задумчиво:

— Любви слишком много, а духа солдатского нет.

Взволнованные женщины заговорили разом:

— Это же лирические песни. В репертуарный сборник они включены.. По радио поют каждый день.

— Знаю, что по радио поют, — уже раздраженно заговорил Жогин. — А у нас войска. Мы не женихов готовим, а солдат. Понимаете?

— Но что же вы хотите? — добивались женщины.

Мария Семеновна волновалась больше всех.

— Может, строевые исполнять заставишь? Не подойдем для такой роли.

Видя, что разговор обостряется, Жогин смягчил тон. Он приложил руку к груди и мирно склонил набок голову.

— Товарищи женщины, не волнуйтесь. Никто вас петь строевые песни не заставляет. Но вы же должны понять, что выступаете перед солдатами. А солдатам нужны боевые песни.

— Что ж, лирика не нужна? — резко спросила Мария Семеновна.

— Нужна. Но не столько. Вот замените частушки чем-нибудь посерьезнее, и дело немного поправится.

— Частушки, пожалуй, можно заменить, — послышалось несколько голосов сразу.

Мария Семеновна кивнула головой:

— Ладно, исполним вместе с мужскими голосами песню о полковом знамени.

— Правильно, — улыбнулся Жогин и тут же подумал: «Не мешало бы еще заменить «Рябинушку». Ну, эту потом, в другой раз».

Увлеченный разговором с женщинами, он не заметил, как в зал вошел майор Шатров.

— Товарищ полковник, есть важная бумага.

Жогин неторопливо сошел со сцены, взял из рук начальника штаба листок, и вдруг раскрасневшееся в споре лицо стало серым. Не выдавая внутренней бури, он вышел в вестибюль, еще раз перечитал бумагу. Это была телеграмма, в которой говорилось, что командиром первого батальона назначен подполковник Мельников Сергей Иванович.

«Значит, со Степшиным не вышло, — с горьким сожалением подумал Жогин. — Как же так? Чем не подошел? Ведь такие хорошие характеристики были». С минуту стоял он молча, играя хлыстиком, потом спросил начальника штаба:

— Кто он, этот Мельников?

— Не знаю, — ответил тот, вытянувшись перед начальником. — Приедет — познакомимся, товарищ полковник.

— Спасибо, успокоили. Позвонить надо было в штаб дивизии. Там, наверное, знают.

— Слушаюсь. Позвоню.

— А Степшин знает о телеграмме?

— Видимо, нет. Я не сообщал ему.

— И не сообщайте пока. Сначала выясним... Н-да, история. — Жогин стукнул трижды по сапогу хлыстиком, вернул Шатрову телеграмму и, не ожидая жены, пешком отправился домой.

На следующее утро Жогин решил побывать у командира дивизии, поговорить с ним по поводу полученной телеграммы. Пока ожидал машину, прохаживаясь от крыльца до заборчика и обратно, все время размышлял: «И как это вверху делают, не учитывая наших мнений. А еще говорят, что молодые кадры выдвигать надо. Слова одни. Назначили Мельникова, и все. Кто он? Откуда? Конечно, приехать и сразу же вступить в командование передовым батальоном — дело завидное».

В приоткрытую дверь послышался голос жены:

— Павлуша, захвати плащ, сегодня прохладно.

Погода действительно была не такая теплая, как вчера. И хотя солнце играло на багряных деревьях по-прежнему живо и ласково, в воздухе чувствовалась свежесть, какая бывает вблизи гор, покрытых шапками снега. Вязы и клены тоже заметно изменились за ночь. Листвы на них стало меньше. Всюду проступили серые прожилки оголенных ветвей.

— Принести плащ-то? Чего молчишь? — повторила Мария Семеновна.

Полковник бодро отмахнулся:

— Не надо, поживем еще без плаща.

— Ну живи, живи, — пропела Мария Семеновна. — Простудишься, тогда по-иному заговоришь.

«А все-таки она отходчивая, — подумал Жогин. — Вечером злилась из-за частушек, а сейчас уже беспокоится, жалеет».

Подошла машина. Полковник сел рядом с шофером, сказал коротко:

— К хозяину.

Газик быстро набрал скорость, проскочил тенистый лесной участок, прошуршал ребристыми колесами по деревянному настилу моста и выкатил в степь. Сразу изменился гул мотора. Навстречу потекли упругие струи воздуха, напоенного резкими запахами сухих трав. Мимо побежали холмы с желтыми песчаными лысинами, постаревшие кустики татарника и широкие массивы жухлого ковыля.

Посматривая по сторонам, Жогин продолжал думать о предстоящем разговоре с генералом. Его тревожила какая-то неясность в отношениях с этим, недавно приехавшим в дивизию человеком. Как просто было с прежним комдивом генерал-майором Ликовым! Тот умел ценить кадры, уважал заслуги, не стеснялся теплое слово сказать. Начнет где-нибудь на собрании о боевой учебе говорить, непременно кивнет в сторону его, Жогина: «Вон полковник знает, как в кавалерии обучали препятствия брать».

А как ценил Ликов дисциплину и порядок! Походит, бывало, по городку, посмотрит плацы, технические парки, казармы и обязательно отметит: «Хорошо поставлено дело, чувствуется жогинская рука». Чудесный был человек. Недаром стал заместителем командующего округом. На такую должность кого-нибудь не поставят. «А новый командир совсем не такой, — решил полковник, равнодушно посматривая на дорогу. — Этот походит по городку, посмотрит, замечаний сделает много, а чтобы отметить хорошее — не жди. Может, присмотреться хочет получше. Оно ведь у каждого человека собственный подход к делу. Но что ни говори, а все же не то, что генерал Ликов».

От полка до районного центра, где размещался штаб дивизии, было более пятидесяти километров. Дорога все время бежала степью. Кругом ни единого деревца. У горизонта бугрились густые облака. Они поднимались медленно, а снизу показывались все новые серые глыбы, как будто мощный траншеекопатель гигантским плугом вспарывал степную целину.

Приглядываясь к облакам, Жогин сожалел, что не послушал жену и не захватил плаща. Он зябко пошевелил плечами и плотнее прижался к пружинистой спинке сиденья. Ветер усиливался, в кабину залетала пыль. О металлический корпус дробно стучали горошины сыпучего гравия.