Петька в приливе благодушия пообещал ему:

— Будешь охранять знамя!

И таким образом мысли всех были разом обращены в завтра.

Ни о зеленом флаге, ни о черном с костями, понятно, не могло быть и речи: чапаевцы должны выступать под красным флагом. Владька взялся найти красной материи, и утром белоглинцы убедились, что слово свое Владька сдержал.

В десять часов отряды противников выстроились на берегах Стерли. Рагозинцы были тоже с красным флагом и первыми перешли на остров.

Тогда белоглинцы воткнули свой флаг в землю и оставили его под охраной голопузой команды во главе с Борькой конопатым. Последним из двадцати белоглинцев на остров ступил Никита и со словами «сжигаем корабли…» сбросил жердочки мостков на воду. Афоризмами Никиты можно было пруд прудить. Течение подхватило жердочки и унесло. Рагозинцы не поняли его маневра. Лишь когда в молчании, предшествующем новым переговорам, Никита спросил: «Оставляете для отступления?» — рагозинцы сразу кинулись к своим жердочкам и тоже спустили их по течению.

— Выдвигайте парламентария! — объявил Никита и сам отошел, уступая место рыжему Владьке.

А Никита и Петька сели позади Владьки и, достав свои свистульки, стали переговариваться между собой. Эту мысль, как бы невзначай, подал им Мишка. Перед лицом общего противника белоглинцы явно гордились тем, что в их рядах есть загадочные путешественники. Откуда было рагозинцам знать, что ни Мишка и никто другой до сих пор не имеют понятия ни о цели, ни о результатах путешествия? И рагозинцы — как ни скрывали это — завидовали противнику. Их уважение к Никите и Петьке возросло еще больше, когда путешественники, не глядя ни на кого, стали коротко пересвистываться между собой и кивать головами в ответ, хмуриться, оглядываться на берег, как бы при помощи свистков обсуждая сразу все: и предстоящий бой, и возможности тайных резервов, и погоду, и свое путешествие.

А Петька свистел: «Мишке надо дать по шее», Никита кивал головой, отвечал: «В штаб!» Петька хмурился. Сигналил: «Дело наше!» Никита оглядывался. Отвечал: «Рыжий что-то замышляет». Петька разражался в ответ целой речью: «Тревога. Молчи. Разберемся потом. Время обедать».

Рагозинцы выдвинули в парламентеры вездесущего Ваську-малыгу.

Владька потребовал всем вывернуть карманы, чтобы доказать, что бой будет честным, никакого оружия никто с собой не принес.

В кармане у Кольки тетки Татьянина оказалась деревяшка, и рагозинцы взорвались торжествующей, бурной — минут на десять — руганью. Лишь после того как выяснилось, что это всего-навсего светящаяся гнилушка и что ударить ею никого не ударишь, лишь после того как гнилушку множеством ощупываний раскрошили в прах, опять все успокоились.

Колька сидел виноватый. Ему достался самый левый фланг отряда. И если бы не сожженные корабли, его, возможно, заменили бы кем-нибудь из резерва конопатых.

Парламентерам надо было сойтись раньше, чтобы враждующие стороны не слышали их, а теперь в каждом новом пункте обсуждений обязательно принимали участие все сорок человек, и солнце уже поднялось в зенит, а программа боя еще не была разработана до конца.

Сошлись на том, что для начала схватятся по одному представителю от каждой стороны, как во время Мамаева побоища. После этого побежденный выбывает из дальнейших событий и отправляется на свой берег.

Тогда сходятся все: девятнадцать на двадцать. Кулаки не применять. Только борьба. Подножки запрещаются. Прижатый на обе лопатки к земле считается побежденным и тоже выбывает из дальнейшего сражения.

Но тут опять заскандалили все.

Можно ли «выворачиваться»? Или как упал — так уже и побежденный? А ведь есть даже такой прием, что сначала надо упасть на спину, а потом уже кинуть противника через себя!

За право «вывернуться» и «кинуть» особенно рьяно выступала вся мелюзга, рассчитывавшая больше на то, чтобы вовремя вывернуться из-под противника, чем кинуть его.

Пришли к соглашению, что все замирают по сигналу и тот, кто оказывается в это время на лопатках, — выбывает. Так до последнего.

Оставалось неясным, кто же будет подавать сигнал и определять, на лопатках ты или не на лопатках.

Владька предложил свои услуги, но их отвергли, чуть не избив Владьку тут же — вопреки предыдущим условиям.

Решено было, что судить должен нейтральный человек как можно из наиболее дальних краев.

Направили в Туринку делегацию из Борьки конопатого и его одногодка рагозинца Васьки. Петька разрешил им взять свою долбленку.

Послы возвратились только через полтора часа. У рагозинского Васьки засохла кровь под носом. У Борьки конопатого была окончательно разорвана резинка на трусах. Наказывать упредивших события послов не стали, поскольку следом за ними появились на горизонте судьи в количестве двадцати с лишним человек.

В ожидании боя противники демонстрировали свою силу и ловкость: кувыркались через голову, прохаживались на руках, боксировали в воздух и уже устали. Надо было начинать.

Но судьи, увидев флаги, заявили, что они тоже должны быть с флагом и что поэтому они отправят несколько человек в Туринку, за знаменами.

С трудом уговорили их, что судьи должны иметь нейтральный флаг, и туринцы, успокоившись наконец, остановились в стороне, на краю острова, с белой привязанной на длинную палку майкой.

Главным судьей после долгого обсуждения был избран Серега Туринский — парень энергичный, неисправимый рыболов, дни и ночи просиживающий на реке, — кандидатура не из самых лучших, но из самых нейтральных и самых крепких туринцев.

Петька дал ему «с возвратом» свисток, и Серега-рыбак — длинным сигналом на четырех дырках — сначала на каждой по очереди, потом на всех сразу — возвестил о начале побоища.

В рядах противников наметилось кратковременное замешательство.

До сигнала как будто ни у кого не было сомнений, что для проверочного боя должны сойтись самые сильные, и глаза противников разом обратились на правые фланги, где у белоглинцев к этому времени стали Петька, Мишка, Никита, Владька, а у рагозинцев — Васька-малыга, Славка белобрысый и так далее. Петька с Малыгой уже сделали движение навстречу друг другу, как по рядам шелестнул ропот, и взгляды противников начали перемещаться от крайних правых флангов все дальше, дальше, пока не остановились на крайних левых.

Перемена в мыслях противников была неожиданной, но закономерной. Никто не сомневался в силе своих сильнейших, но сбрасывать со счета слепого случая нельзя было. И один шанс из ста — лишиться перед генеральным сражением лидера — поколебал противников.

Колька тетки Татьянин покраснел весь от ошеломляющего и неожиданно единодушного доверия.

— Давай! — скомандовал Никита.

А по берегам Стерли уже волновались, кричали болельщики. В основном девчонки. Оставленные дома нянчить мелюзгу — пришли с мелюзгой, обязанные пасти коз — пришли с козами. Двое даже пригнали на берег коров, а белоглинская Тонька привела к реке целый табун гусей. И крики болельщиц перемежались вяканием младенцев, блеянием коз, мычанием, гоготом.

С рагозинской стороны вышел Колькин одногодок левофланговый Венька Рагозин, и когда зачинатели побоища остановились друг против друга, Петька уголком глаза приметил на берегу Стерли близко от знамени Светку, кучерявую Кравченко и Димку-именинника. Только теперь Петька пожалел, что не вышел сразу вперед и не сразился с Малыгой.

Серега опять просигналил:

— Начали!

Колька и Венька боролись минут сорок. Но ответственность, возложенная на них, удесятеряла силы обоих, и ни один не мог прижать другого к траве. Они то катались, быстро-быстро сменяя друг друга наверху, то, пыхтя и схватившись за плечи соперника, кружились волчком на одном месте, потом уставали и отдыхали некоторое время, остановившись в полусогнутом положении и приглядываясь друг к другу исподлобья, чтобы не оказаться застигнутыми врасплох.