— Проклятый камень! Я видел его!

— Что толку, дурак… — сказал чернобородый, ковырнув палкой угли, так что над костром взметнулось облачко золы.

— Тридцать лет! Но я видел эту речку! Я не мог уйти раньше! И я видел этот камень!

— Что проку, говорю? — как о чем-то надоевшем, опять повторил чернобородый.

Старик даже задергался на своем чурбаке.

— Я ошибся. Надо было все сначала, — заговорил он с новым воодушевлением. — Этот камень провалился! Но я найду его, ты увидишь. А не найду — обшарю каждый ручей! Сегодня убедишься! Делалось прочно. Глухомань. Зало, прихожая! Подземные хоромы! Милостисдарь!.. — передразнил кого-то старик.

— Я уже слышал это, — отмахнулся чернобородый, выкатывая из костра одну за другой две картофелины.

— Нет, ты убедишься. Это я запомнил! А рядом выстрелы! Но все ж управился… Места-то ведь как будто свои, а чужие! — старик оглянулся.

— А что ж он, идиот-то этот, верующим был, что на библию понадеялся? А? — усмехнувшись, спросил чернобородый, медленно разминая горячую картофелину.

Приятели не дышали. Им нравилось, с какой серьезностью чернобородый разыгрывал старика.

— О, где этот камень!.. — повторил сумасшедший. — Тут береза была. — Проня оглянулся. — Благодать! Кто знал, что ель заглушит все!

Чернобородый бросил обгоревшую кожуру назад, в огонь, вытер пальцы о телогрейку, достал из кармана кисет.

— А ты, случаем, не чокнулся тогда от радости? — неожиданно спросил он.

Но ответа Петьке с Никитой не довелось услышать, так как в этот момент под локтем Никиты сухо треснула хворостина. Чернобородый разом вскочил на ноги, шагнул в сторону затаившихся друзей и внимательно вгляделся в кусты.

— Кто здесь? — спросил он голосом, от которого приятели поежились. Мало ли что…

Тяжелые резиновые сапоги его были так близко от Петькиного носа, что казалось, протяни руку — и дотронешься до них.

Еще раз оглянувшись, чернобородый возвратился к костру.

«Жмем!» — шепнул Петька. Но и без того было ясно, что пора «жать». Задом, сначала медленно, осторожно, потом быстрей они отползли на несколько шагов прочь от костра.

Потом от дерева к дереву — бегом — в камыши. Наконец, во всю прыть, — через болото, к реке.

— Не опоздаем… — утешил Никита.

— Вот бы этот цыган дал тебе по шее, тогда б не опоздали, — на ходу отозвался Петька. Будто бы начальник штаба сознательно треснул каким-то там сучком…

А это получилось даже кстати. Солнце уже катилось к земле.

Чего уж не было на белоглинских дуэлях, так это примирения. Подобная разновидность мушкетерской трусости была чужда белоглинцам. Не та эпоха. Да и народ, видать, покрепче стал. Потому даже Колька тетки Татьянин предпочитал смерть в бою примирению без боя, то есть, чтобы пожать протянутую руку — это ни в какую. Хорошо, правда, что никто еще и не протягивал ее ни разу.

Когда Петька и Никита подошли к месту дуэли, Мишка и Владька уже поджидали их. Но противники не стали упрекать друг друга. Холодно переглянулись, холодно сошлись в центре поляны, чтобы измерить шпаги. Каждый по очереди упирал свою шпагу острием в правую ладонь и прикладывал рукояткой к плечу. У всех, за исключением Мишки, была норма. Мишка сантиметра на два перебрал в длине, но Петька умолчал про это, только сверкнул глазами сначала на Мишку, потом на Никиту: «Видел?» Никита глазами ответил: «Ерунда».

Снова разошлись.

Командовать поручили Мишке. Он скомандовал:

— Три… Четыре.

Поединки должны были начинаться одновременно, но не успели Петька со своим противником сделать по шагу навстречу друг другу, как Никита вихрем налетел на Мишку, одним ударом из-за плеча выбил у него шпагу, вторым двинул ему между ребер, и на этом единоборство секундантов закончилось.

Мишка подобрал свое оружие, зачем-то скребанул в затылке и сел на бугорок, рядом с Никитой, чтобы лучше видеть дальнейшие события.

Вообще-то Мишка умел драться, но, может, раскаивался, что его засекли с двумя-тремя сантиметрами, может, не хотел вовсе уж портить отношения со своими вчерашними друзьями или еще что — кто его знает. Раз есть победители, должны быть и побежденные. У каждого своя гордость. Колька тетки Татьянин, к примеру, еще считать как следует не научился, а уже был сорок два раза убит на дуэлях. Это тоже не всякому дано.

Короче говоря, секунданты приготовились наблюдать, основные противники начали сходиться. Владыка — достойный потомок каких-нибудь там графов де-ла-Бе — приветливо улыбнулся и хотел сказать одну из мушкетерских колкостей, но так как противник его шел молча, он тоже ничего не сказал. Только улыбку оставил — ну, со всякими там дворянскими штучками в ней: надменностью, презрением и тому подобное.

Незнакомому с искусством улыбок Петьке захотелось внести в этот комплекс также и долю своей фантазии, но правила запрещали бить по лицу. Бить разрешалось только в грудь, до пояса. Причем самый кончик шпаги закруглялся во избежание укола. Прикосновение к груди в зачет не шло. Засчитывался лишь удар, которого противник попросту не мог оспорить.

Первый выпад сделал Петька. Но Владька отшатнулся, коротким ударом отбил его шпагу вверх и сделал ответный выпад, так что Петька едва ушел в сторону.

Эти пробные секунды боя показали, что на легкую победу лучше не надеяться. Петька мгновенно перестроился. Несмотря на свой рост, противник был явно слабее физически. Петька решил измотать его и, уже не заботясь ни о красоте, ни о точности ударов, стал нападать непрерывно. Удар справа, слева, снова слева, потом быстро выпад, еще один…

Казалось, что шпага его мелькает сразу в нескольких направлениях, но при этом она всюду натыкалась на Владькину шпагу, и если бы дерево вдруг оказалось металлом — яростный звон слышался бы в самой дальней деревне.

Сначала Петька норовил развернуться так, чтобы Владька оказался лицом к солнцу, но скоро утратил координацию. И то видел солнце перед собой, то замечал его сбоку, то вовсе не знал, где оно.

Бой становился напряженным. Секунданты начали волноваться. Мишка не выдержал даже и подсказал:

— Слева!

За что тут же получил первое предупреждение от Никиты. Щелкнув зубами, слегка прикусил кончик языка. Поморщился, сплюнул и от дальнейших комментариев воздержался.

У Владьки была тонкая узкая шпага. Поэтому, когда Петька заметил, что противник его стал меньше думать о выпадах, а стремится вложить в каждый удар побольше силы, он с готовностью ответил ему тем же.

Сопротивление новичка разъярило Петьку, и он уже представил себе, как под его ударом разлетается хлипкое оружие противника, когда послышался треск.

Все дальнейшее завершилось в несколько мгновений.

Ярость едва не погубила Петьку, ярость и спасла его.

Треснув, разломилась надвое не Владькина, а Петькина шпага. И от неожиданности, и от злости Петька совершил невозможное. Еще ни Владька, ни секунданты не успели среагировать на случившееся, как Петька, чья реакция обгоняла мысль, с отчаянием уже погибшего рванулся вперед, коротким взмахом в прыжке отбил шпагу противника и, падая, сильно ударил Владьку своим обломком прямо в грудь.

Так что упали они оба. Владька — плашмя на спину, Петька — плашмя на живот.

Петька вскочил первым и, еще разгоряченный, сделал своим обломком что-то похожее на оборонительное движение. Потом, не глядя, отбросил его в кусты. Как будто для него это было в привычку: завершать дуэль обломком и выбрасывать его. Владька сел на траве, тронул грудь. Больно.

Петька вытащил из кармана лопух, бросил его к ногам поверженного противника.

— На́ — за елку. В другой раз порубишь, — наставительно сказал Петька, вроде тут же забыв обо всем, что касалось недавней схватки. Повернулся к Никите: — Идем…

Зашагал, наступая на одуванчики. Так, от нечего делать.

— Техника, — разъяснил Никита своему соседу по кочке.

Мишка от дискуссии отказался.

До самой реки победители шли молча. И сели в лодку, равнодушные ко всему. И в молчании выплыли на середину реки.