Мы еще не вошли в ритм путешествия и не установили хозяйственных дежурств, которые наладили впоследствии. Так как все заняты, я готовлю завтрак из лапши, мясных консервов и припахивающего дымом чая.

Жарко светит солнце, в голубом небе плывут редкие облака, и почти не шевелятся тяжелые листья ольхи.

— Какую часть всего пути мы вчера проплыли? — съев свою миску лапши и вытаскивая комаров из кружки с чаем, спрашивает меня Куклин.

— Приблизительно одну двадцатую, и притом самую легкую из всех двадцати!

— Какие же мы, однако, молодцы, что не побоялись отправиться к этому вулкану! — восклицает Саша.

— А что, собственно, в этом молодецкого?

— Как что? Вот мы, четверо, плывем в неизвестные края на лодке с древним мотором. Вы думаете, многие бы решились на это? Даже рации у нас нет на случай какой- либо беды!

— А ты не болтай о бедах, — сурово прерывает его Петя, — у нас их не может быть, мы не за тем поехали!

— Чем же плох мотор, — обижается Бонапарт, — за всю ночь ни разу не осекся!

— Да что вы на меня напали, — кричит Куклин, — я как раз рассчитываю на приключения! Что бы это было за путешествие без приключений!

— Ишь ты, герой какой, — ворчит Таюрский, — не хвались, идучи на рать!

Я невольно улыбаюсь.

— Не беспокойся, дружок, я думаю, у нас будет более чем достаточно происшествий!

В этот момент за стеной кустов позади палатки раздается громкий гортанный звук. Он немного похож на крик летящего гуся, но протяжнее, гораздо сильнее и мелодичнее. В нем есть что-то и от пионерской трубы, и от внезапно лопнувшей струны рояля.

— Лебедь! — спокойно отхлебывая чай, говорит Бонапарт.

Я мигом вспоминаю фанфары, которые мерещились мне во сне. Вот оно что: то были лебеди!

Петя хватает ружье, но мне не хочется омрачать такое радостное утро. Я прошу его не стрелять, и мы втроем осторожно продираемся через заросли. Метрах в ста от Анюя показывается берег большого пойменного озера. Это остаток древнего, покинутого рекой русла — старица. Она тянется наискось к Анюю километра на два.

Сквозь листья мы замечаем на воде какое-то движение. Чуть дыша, я навинчиваю телеобъектив на свой «Зоркий», и мы ползком пробираемся вперед.

Вот они! Боже мой, какие красавицы! Две огромные, белые, как Пена, птицы плавают в двух-трех десятках метров от нас.

Плавно изгибают они свои длинные шеи и приглаживают перышки на спине. Высоко поднимая голову, спокойно смотрят по сторонам или засматриваются на свое изображение в зеркале вод. То подплывают вплотную друг к другу и как будто о чем-то шепчутся, то медленно расходятся в стороны.

Сжавшись в комок, мы замираем от восторга.

— Царевна-Лебедь! — шепчет Саша.

Я навожу аппарат и делаю несколько снимков, всякий раз вздрагивая от щелканья затвора. Однако до птиц далеко, и они ничего не слышат.

Вот одна из них вдруг торчком погружается в воду, выставив маленький остроконечный хвост и крупные желтые лапы.

Эта поза так не вяжется с царственной важностью лебедей, что мы чуть не прыскаем от смеха. Из-за этого я не успеваю сделать снимка.

В этот момент из густой травы неподалеку показывается семейство гусей. Они не спеша спускаются к берегу и грузно шлепаются в воду. За ними крошечными серо-зелеными комочками скользят птенцы.

Лебеди недовольно оборачиваются в сторону шумных соседей. Один из них широко раскрывает гигантские крылья и, привстав на воде, шумно хлопает ими. Вслед за тем обе птицы тяжело снимаются с озера и летят прямо на нас. Мы вскакиваем на ноги. Лебеди с испуганным криком круто взмывают вверх и поворачивают к Анюю.

— Вот тебе и приключение! — говорю я Саше.

В первом часу дня мы грузимся в лодку. Последним прыгает Бонапарт. Оттолкнувшись от берега, он заводит мотор. Увы, искры нет, мотор молчит. Много раз он дергает пусковой ремень и все с тем же результатом. Течение медленно сносит лодку вниз.

Мы с замиранием сердца следим за мотористом. Случайный ли это каприз двигателя или зловещее предзнаменование?

Петя и Саша достают весла и, выправив лодку, начинают грести против течения; она еле движется. Теперь мы наглядно убеждаемся в том, что без мотора наше предприятие было бы совершенно безнадежным!

К счастью, минут через десять, после многих усилий Бонапарта, мотор зачихал и наконец ровно загудел. Моторист сразу взял полный ход; лодка рванулась вперед.

— Вот и второе приключение!

Вновь потянулись однообразные, заросшие ольхой и березой низкие берега. В глинистой двухметровой террасе видны какие-то тонкие горизонтальные полоски. Это естественные отметки уровня воды в роке. Сейчас конец июня, весенний паводок уже прошел, и вода начинает спадать.

Каждая такая полоска отмечает на глине временный уровень реки. Судя по общей высоте террасы и количеству полосок, вода в Анюе уже упала не меньше чем на один-полтора метра. Позднее мы поняли, какое жизненно важное значение имела для нас эта цифра!

После четырех часов однообразного пути шлюпка подошла к небольшой рыбачьей заимке Байоково. Здесь, по словам Бонапарта, должна сейчас находиться его теща со своим внуком, племянником жены: бабушка везет мальчика на каникулы к себе домой в Пятистенное. А мы и не знали, что у него есть родственники в Пятистенном!

— А как она его везет?

— Да на «ветке»!

— То есть как? От Крестов до Пятистенного на «ветке»?

— А что ж такого, — спокойно отвечает Бонапарт, — бабка у нас охотница. Вот они с охотой и плывут помаленьку!

Мы переглядываемся с Сашей. Старая женщина со школьником-внуком на верткой лодочке-ветке плывет за двести километров по громадной пустынной реке! Здесь в случае несчастья из пушек пали — никто не услышит!

А мы-то ведем счет нашим «приключениям»!

У заимки кустарник отступает далеко от берега. Над водой поднимается крутой склон трехметровой террасы, в которой среди глины попадается уже редкая мелкая галька.

Мы еще были далеко от берега, когда на нем показались встречающие. Впереди мужчины, позади несколько женских и детских фигур, вокруг теснятся собаки.

Это рыбаки из Нижнеколымска. Возможно, что их предки пришли сюда лет триста назад со Стадухиным. У них русские фамилии и имена, но на их лицах ясно сказывается значительная примесь местной крови. Выступающие скулы, раскосые глаза и прямые иссиня-черные волосы отличают их от русских — светлый цвет кожи, плотное телосложение и высокий рост делают их непохожими на эвенов.

Поднимаемся на берег, жмем всем руки и, приглашенные гостеприимными хозяевами, идем выпить чаю.

На заимке посреди живописной поляны, окруженной цветущим шиповником и ольхой, две плосковерхие избушки. Аромат роз смешан с запахом вяленой рыбы. Между избушками в несколько рядов на тонких горизонтальных шестах развешана вяленая щука. Это юкола, заготовленная на зимний корм собакам. Над крышами на солнце сушатся янтарно-желтые спинки чира — это для людей.

После залитой солнцем поляны в помещении кажется сумрачно и прохладно. Садимся за чисто выскобленный некрашеный стол и, пока где-то греется чайник, ведем неторопливую беседу. Куклину это вскоре надоедает, он незаметно скрывается за дверью.

Наши хозяева приезжают сюда в летние месяцы ловить рыбу и охотиться. Каждый год им разрешен отстрел определенного количества сохатых, которых тут немало. На ловлю рыбы колхоз дает довольно большое плановое задание. В низовьях Анюя ловятся чир, муксун и ленок. По протокам и старицам много щуки, которую вылавливают и сушат на корм ездовым собакам. Рыбу главным образом засаливают в бочках, частью вялят на солнце и затем слегка коптят.

Хозяйка приносит большой медный чайник. Судя по толстому налету окаменевшей копоти, он может помнить времена первых поселенцев. Из толстых граненых стаканов пьем жидковатый чай с совершенно изумительной по нежности и вкусу янтарной юколой. Такой деликатесной рыбы не достать в самом лучшем магазине Москвы. С моей точки зрения, у нее лишь один недостаток — она чрезмерно жирна.