В этой связи очень красноречив 43-й аят 3-й суры, содержащий квинтэссенцию миссии Исы и вложенный в Его же уста: «Я пришел к вам со знамением от вашего Господа. Я сотворю вам из глины по образу птицы и подую в нее, и станет это птицей по изволению Аллаха. Я исцелю слепого, прокаженного и оживлю мертвых с дозволения Аллаха. Я сообщу вам, что вы едите и что сохраняете в ваших домах. Поистине, в этом — знамение для вас, если вы верующие!». Очень показательно, что оживление глиняных птичек (сюжет, восходящий к апокрифическому «Евангелию детства») ставится в один ряд с оживлением мертвых и исцелением больных людей. Это естественно, поскольку смысл чудес здесь заключается не в облегчении человеческих страданий, а в доказательстве истинности пророческой миссии.

Средневековый мусульманский богослов аль-Мутанна говорил, что Иисус исцелил слепорожденного и прокаженных именно для того, чтобы тем самым доказать иудеям, что Он — пророк, «поскольку прирожденные слепота и проказа неизлечимы».[98] Такое видение коренным образом противоречит христианскому пониманию смысла исцелений, совершенных Христом: «Спаситель знал их (иудеев. — Ю. М.) ослепление и потому творил чудеса не для их убеждения, а для того, чтобы других исправить»,[99] — писал великий христианский подвижник святитель Иоанн Златоуст за двести лет до появления ислама.

Сходным образом в мусульманской традиции переосмысляются и чудеса воскрешения мертвых, так что они, также теряя личностную мотивацию, и вовсе превращаются в нравоучительные интермедии. Вот один характерный пример. «Передают, что однажды, когда Иисус проходил через кладбище, Он остановился и вознес моление: «О Господи, благоволением и милостью Твоею да воспрянет один из умерших!». Земля расступилась, и высокая фигура восстала из праха. «Кто ты?» — спросил Иисус. Человек назвал свое имя. «Когда ты умер?» — «Две тысячи семьсот лет назад». — «Что ты ощущаешь, будучи мертвым?» — «Горький вкус смерти, что и сейчас со мной», — «Что сотворил Господь, чтобы сделать смерть столь неприглядной для тебя?» — «С тех пор как я умер, претерпевал я непрестанное дознание касательно доли имущества сирот, которую я присвоил себе, и доныне приходится мне расплачиваться за это». Сказав так, он сошел в могилу».[100]

Говоря о чудесах Мухаммеда, нельзя не отметить, что в Коране неоднократно отрицается возможность совершения им каких-либо чудес (см.: Коран 13, 8; 17, 90–95; 25, 58 и др.), что не помешало, впрочем, возникновению уже в самом раннем времени преданий о многочисленных чудесах, совершенных «пророком», часть которых была приведена в настоящей главе.

Однако на основании этого отрицания делать тот вывод, что «в кораническом тексте чудеса — дело, не очень достойное настоящего пророка»,[101] было бы в корне неверно. Чудеса Мусы — Моисея известны. Дауд — Давид повелевает неживой природой (см.: Коран 21,79). Сулейман — Соломон, по Корану, обладает чудесными способностями разговаривать с животными, шайтанами и джиннами и повелевать ими (27, 16–45). Юсуф — Иосиф провидит будущее (12, 41). Иса — Иисус оживляет глиняных птичек (3,43), исцеляет больных, низводит с неба стол, полный пищи (5, 113–114). В Коране имеются сказания и о чудесах, совершившихся не с пророками, а с обычными людьми. Таков, например, рассказ о путнике, умершем и воскрешенном Богом через сто лет вместе со своей ослицей и пальмой, у которой он остановился (2, 261), или об отроках, невредимо проспавших по воле Бога в пещере 309 лет (18, 8–25).

Нет, чудо занимает в Коране свое определенное, законное и далеко не последнее по важности место.

Помимо обсуждавшегося уже понятия муджиза, которое действительно очень близко мировоззрению Корана, чудо в последнем имеет и свое вне-пророческое осмысление. Весь тварный мир со всеми его естественными процессами, все перипетии определенной Всевышним судьбы свидетельствуют о могуществе, силе и мудрости Бога. Но чудо — это свидетельство высшего порядка. Это водораздел, за которым ответственность человека достигает критической точки: если после явного чуда он не уверует, то будет подвергнут немедленной страшной каре (см., например: Коран 5, 115).

Однако и в таком осмыслении чудо, как можно заметить, не следует из мусульманского представления о нем лишь как о свидетельстве. То «отделение создания от Создателя, которое Мухаммедом было провозглашено безграничным и бесповоротным»,[102] не позволяет допустить личное участие и глубокую личную заинтересованность Бога в этой земной жизни созданного Им человека со всеми ее мелочами и повседневным бытом — жизни, которая, как верят христиане, была освящена Его ипостасным, исторически реальным присутствием.

Если мы обратимся к Ветхому Завету, то увидим, что в нем присутствуют и чудеса-знамения, и чудеса-вспоможения. Так, чудо Илии с огнем (см.: З Цар. 18, 15–38) — типичный пример знамения, тогда как воскрешение Елисеем отрока сонамитянки (см.: 4 Цар. 4, 18–37) — столь же типичный случай сверхъестественного вспоможения. Можно даже сказать, что знамения в Ветхом Завете доминируют: И сказал [Господь Моисею]: вот, Я заключаю завет: пред всем народом твоим соделаю чудеса, каких не было по всей земле и ни у каких народов; и увидит весь народ, среди которого ты находишься, дело Господа; ибо страшно будет то, что Я сделаю для тебя (Исх. 34, 10). Из многочисленных случаев употребления в Ветхом Завете слова «чудеса» (τα θαυμαδια) чаще всего оно приводится в прямой связке со «знамениями» (τα δημεια), что заставляет предположить доминирующее (но все же не единственное!) понимание в Ветхом Завете смысла чудес как особого вида знамений.

Однако в Новом Завете все кардинально меняется. При обилии чудес (τα θαυμαδια) знамения (τα δημεια) не просто отходят на второй план, их не просто становится меньше — можно сказать, что они принципиально отвергаются. Христос отвергает предложение сатаны броситься с кровли храма и, оставшись невредимым, явить этим знамение (см.: Мф. 4, 5–7; Лк. 4,9–12). Христос неоднократно отвергает прямые требования фарисеев явить им знамение (см.: Мф. 12,39; 16,4; Мк. 8,12; Лк. 11, 29; Ин. 2, 18–19), говоря: для чего род сей требует знамения? Истинно говорю вам, не дастся роду сему знамение (Мк. 8,12). Более того — даже когда Иоанн Креститель посылает своих учеников, которые не вполне понимали, Кто есть Иисус (см.: Ин. 3,25–26), спросить: ожидать ли нам другого? (ср.: Мф. 11,3; а не: «ожидать ли мне другого»), желая, чтобы Христос как-то лично, по-особенному убедил их,[103] — Господь отвечает им, что и общеизвестных совершенных Им чудес достаточно для того, чтобы уверовать тому, кто желает верить Богу (см.: Мф. 11,2–6; Лк. 7,19–23). Даже для них Он отказывается совершать специальные знамения.

Род лукавый и прелюбодейный ищет знамения; и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и Сын Человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи (Мф. 12, 39–40); род сей лукав, он ищет знамения, и знамение не дастся ему, кроме знамения Ионы пророка; ибо как Иона был знамением для Ниневитян, так будет и Сын Человеческий для рода сего (Лк. 11, 29–30). Каково значение этих слов? Очевидно, что во всем, что Господь совершает, уже заключено знамение. Ведь Иона едва ли не единственный пророк Ветхого Завета, который не совершал никаких чудес (на что указывал еще преподобный Ефрем Сирин[104])! И смысл ответа Иоанновым ученикам именно таков.[105]

Итак, мы видим, что для Нового Завета это смещение акцента в понимании чуда имеет принципиальное значение. С чем это может быть связано? На наш взгляд, это может быть связано с тем, что с Пришествием Христа качественно изменились отношения человека и Бога.[106] Когда Сам Бог рядом, знамения излишни. Не случайно столь много знамений в Ветхом Завете; они — атрибут, неотъемлемая часть закона, который исполнен Пришествием Христа (см.: Мф. 5,17).