В тот момент я не мог взвешивать, более это благоприятно или менее, чем что-либо другое, — быть слугой. Прабхупада присутствовал лично, и вопрос состоял лишь в том, как поступить, чтобы он чувствовал себя как можно удобнее, то есть, попросту, делать так, как он хотел. Это было больше даже не проверкой моей готовности предаться и снова начать выполнять обязанности слуги, а скорее того, насколько сильно было во мне

желание бегать туда-сюда по команде Прабхупады. Есть история о духовном учителе и ученике. “Подними эту палку.” — приказал духовный учитель ученику. Но только ученик собрался сделать это, как гуру сказал: “Нет, не трогай ее, это змея.” И когда ученик остановился, гуру снова приказал: “Нет, это палка, подними ее.” И ученик повиновался.

Позднее, тем же вечером, я стоял вместе с Нанда-кумарой у перил веранды, неподалеку от комнаты Прабхупады. Нанда признался, что не может выполнять обязанности слуги, и дал мне один совет. Дело в том, что я тоже признался ему, что в тот период, пока он заменял меня, я испытал известное облегчение и новую свободу от того, что принял на себя проповеднические обязанности.

Нанда-кумара сказал мне на это: “Я думаю, что тебе следует оставаться секретарем Прабхупады как можно дольше. Прабхупада, быть может, будет с нами в этом материальном мире еще только лет десять, скажем так. А потом, мы ведь еще будем молоды, мы сможем весь остаток жизни посвятить проповеди. Но пока он здесь, он является реальным проповедником, и быть с ним — лучшее обучение.” То, что он сказал, прозвучало весьма и весьма разумно, несмотря даже на то, что сам он не был в состоянии следовать совету. “Просто посвяти себя служению Шриле Прабхупаде в течение десяти лет, — говорил Нанда, — а потом можешь идти проповедовать. Только подумай о том благе, которое ты можешь получить и которое ты никогда не сможешь получить позднее.” Аргументы Нанды, хотя и покоробившие меня хладнокровными вычислениями того, сколько еще Прабхупаде осталось, прозвучали для меня убедительно. Если даже я

беспокоился о том, чтобы не упускать из виду проповедническую деятельность, все равно, не было лучшего способа получить необходимую тренировку, чем сопровождать величайшего из всех проповедников и лично служить ему. Ведь даже Ишвара Пури смог стать гуру Господа Чайтаньи только благодаря тому, что был смиренным слугой своего духовного учителя, Мадхавендры Пури.

Таким образом я снова был личным секретарем-слугой Прабхупады. На следующий день, на последнем собрании Джи-Би-Си я снова сдал свои обязанности в зоне Среднего Запада.

ГЛАВА ПЯТАЯ

скоре Прабхупада снова путешествовал, а с ним и я, на сиденье рядом, сначала в Калькутту, Нью-Дели, назад во Вриндавану и затем в Бомбей. Те, кто немного знакомы с жизнью Прабхупады по непосредственному опыту общения с ним или по книге Шрила Прабхупада-лиламрита, знают, что Бомбей был для него ареной ожесточенной борьбы за то, чтобы воздвигнуть большой храм и гостиницу ИСККОН в Харе Кришна Лэнд. Имела место судебная тяжба, запугивания со стороны владельцев земли, проволочки со стороны муниципальных властей и даже нападение, в результате которого первый храм был разрушен. Некоторые преданные называли Бомбей “Новой Курукшетрой” из-за стольких препятствий, с которыми Прабхупаде пришлось там столкнуться. Но описываемый мною период, Апрель-Май 1974 года, был в Бомбее небогат событиями. Это был промежуточный период без серьезных конфликтов. Так Прабхупада писал в одном из писем в то время: “В Бомбее мы мирно встречаемся с противоположной стороной, и я надеюсь, что дела пойдут успешно.” Что же касается меня как слуги и ученика

Прабхупады, то для меня это был период критического анализа своей деятельности.

Более чем два месяца Прабхупада оставался в Бомбее. Дела замедлились, и погода стала жаркой. Однако, как всегда, где бы ни присутствовал Прабхупада, чудесные вещи происходили каждый день. Например, его прогулки по пляжу в Джуху были для меня совершенством погружения в философию сознания Кришны. Он просто не ведал усталости, ни во время прогулок, ни при объяснении шастр, ни в блистательных дебатах с неверующими. Даже, когда я заболел, я продолжал ходить на прогулки. Они были настоящими шествиями — Прабхупада в своих матерчатых туфлях ступал по мягкому влажному песку, оставляя цепочку следов, тянувшуюся на несколько миль, и те, у кого хватало выдержки (часто преданные отставали, измотанные) двигались позади него вдоль линии, у которой небо встречалось с морем.

После утренней прогулки Прабхупада принимал легкий завтрак , состоявший из фруктов и затем сидел за своим письменным столиком, иногда прикрыв глаза, в то время как комната наполнялась приятными бризами и ярким светом утреннего солнца. Я чувствовал, что он использует эту остановку в Бомбее для того, чтобы восстановить немного свои силы после периода путешествий и тяжелой работы. Я был рад видеть его отдыхающим, поскольку обычно он тратил на отдых только четыре часа в сутки. Я предпочел бы, чтобы Прабхупада не давал дополнительных лекций или принимал гостей целый день. Самым главным для него, особенно в таком возрасте, было заботиться о здоровье и продолжать писать книги. Гак что его периодический отдых по утрам был вполне уместен.

ДЛЯ меня одним из главных моментов дня был ежедневный массаж Прабхупады. Он должен был начинаться в четверть двенадцатого, но иногда Прабхупада беседовал с гостями в это время.

Если так случалось, я одевал гстчху и садился на виду у гостей, надеясь, что они сообразят, что подошло время массажа. Иногда я даже говорил: “Прабхупада, уже пора делать вам массаж.” Бывало, что он не обращал на меня внимания, а иногда, уловив мой намек, побуждал пришедших удалиться. Для меня было очень важно, чтобы массаж начинался вовремя, иначе это вызвало бы задержку обеда, а это, в свою очередь, повлекло бы к расстройству всего послеполуденного расписания.

Прабхупада одевал гамчху и садился в лучах позднего утреннего солнца на полу на веранде. Я растирал по его телу горчичное масло, начиная с макушки головы. Он при этом расслаблялся, часто с полуприкрытыми глазами, и позволял своему телу потихоньку раскачиваться вслед за движениями массирующих рук.

В Бомбее все было покрыто буйной зеленью, и Прабхупада, сидя на полу, мог созерцать макушки кокосовых пальм на фоне голубого неба. Дули приятные тропические бризы, и Прабхупада называл это раем. “Ты видел когда-нибудь такое цветущее место?” — спрашивал он. Он говорил о многом, но не так безостановочно, как на утренних прогулках.

Однажды он спросил меня, сколько хиппи было в Америке, и чем они занимались. Порой он молчал подолгу, а [ютом вдруг спрашивал о чем-то, что занимало его мысли. Один раз он неожиданно сказал: “Я не стремлюсь попасть на Голоку Вриндавану. Я просто хочу вывести на чистую воду всех этих негодяев, которые строят из себя йогов и

свами.” Другой раз он неожиданно спросил: “Есть ли в мире такое место, куда я мог бы удалиться, чтобы не видеть посетителей, и где бы я мог просто в одиночестве писать мои книги?” Иногда входил какой-нибудь близкий ученик, как Гирираджа, например, и Прабхупада забывал, что я массирую. Однажды мне пришлось в течение сорока пяти минут массировать ему спину, в то время как он разговаривал с Гирираджей. Одну из бесед он начал с ним следующим образом: “Гирираджа, ты здесь лидер. И тебе следовало бы одеваться получше и посолиднее. Но есть одно высказывание о том, что лидер всегда остается лидером, независимо от того, как он одевается.” Все эти моменты взаимного общения, которые я наблюдал большей частью с позиции молчаливого массажера, были неописуемо восхитительны.

Такие обыкновенные вещи, как ночной сон, были для меня чем-то особым, так как я находился всего в нескольких футах от Шрилы Прабхупады. Он спал на кровати, покрытой москитной сеткой, и я тоже спал под сеткой, только снаружи, на веранде. Я всегда слышал, как он вставал в час или два ночи и диктовал затем комментарии. Мне это никогда не надоедало. Фактически, мне никогда и ничего не надоедало, что было связано с Прабхупадой. Живя вместе с ним, я никогда не видел, чтобы он делал что-либо, могущее разубедить вас в том, что он являлся чистым преданным, постоянно находящимся на высочайшем уровне.